«Потом мужик, который донос написал, пошел на кладбище, лег на землю и умер»

После расстрела в 1940 году автора приказа №00447 Ежова (крайний справа), его вымарали с этой фотографии со Сталиным

«С 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников», — так гласил известный приказ № 00447 за подписью народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ежова. Считается, что именно с него в стране началось то, что историки сейчас именуют периодом «большого террора». Немедленному расстрелу подлежали 70 тыс. человек, аресту — 270 тыс. Впрочем, и до приказа аресты и расстрелы шли по всей стране, просто их интенсивность была меньше.

Жернова запущенных репрессий перемололи и самого Ежова. Он был арестован 10 апреля 1939 года по обвинению в подготовке государственного переворота (в материалах уголовного дела указан как «путч»). Экс-наркома, уличенного еще и в мужеложестве, расстреляли 4 февраля 1940 года прямо в здании военной коллегии Верховного суда СССР. Но если биография Ежова попала в учебники по истории и доступна по первому же интернет-запросу, судьбы сотен тысяч других репрессированных по сей день остаются забытыми. С конца 1980-х годов в нашей стране ведется работа по сохранению памяти убитых в те годы, но и ныне мы имеем слабое представление о судьбах многих людей, ставших жертвами репрессий.

Мы публикуем новую подборку воспоминаний уральцев о родственниках, сгинувших в 1930-1940-х годах в застенках НКВД и лагерях. С прошлого года эти истории в общую Книгу памяти собирает Музей истории Екатеринбурга.

«Заведовал городской кассой взаимопомощи пенсионерам» — диверсия в пользу Японии и Китая

Летом 2017 года внук репрессированного Александр Олегович Юхно наконец-то сумел побывать на 12-м километре Московского тракта и найти выбитое на мемориальных плитах имя своего деда, Георгия Николаевича Юхно, расстрелянного в НКВД 80 лет тому назад. По понятным причинам деда Александр Олегович никогда не видел. Историю семьи он реконструировал по рассказам своего отца и бабушки, а также по тем документам, которые удалось найти. Идейного большевика и героя Гражданской войны Георгия Юхно расстреляли по обвинению в шпионаже. Всё из-за родственников, работавших на Китайско-Восточной железной дороге.


Георгий Юхно с супругой

— Откуда родом ваш дед?

— Родился дедушка в 1887 году на украинской Черниговщине, в селе Бобрик Ромнинского уезда, в большой зажиточной крестьянской семье. Там же он отучился в сельской школе, а затем поступил в уездное реальное училище. Но его дед не окончил: в последний год учебы попал в тюрьму. Бабушка говорит, что по политическим делам, а отец рассказывал, что по какой-то «уголовке». Как бы там ни было, но именно в этой тюрьме его и заразили идеями марксизма. Поскольку в царской России это было небезопасным занятием, старший брат деда посоветовал ему бежать из этих мест. Так Георгий Николаевич покинул родные украинские степи и перебрался в Череповец. В этом городе он устроился работать на железную дорогу, в депо. Не знаю, участвовал ли он в Первой мировой войне, а вот в годы Гражданской сражался в частях красных. Вернулся с войны калекой, с пулевыми и штыковыми ранениями, к тому же еще и сильно контужен был. После революции его семью на Украине раскулачили, и он вернулся обратно в Череповец. Здесь женился, и у него от первого брака было двое сыновей. Один из них, Юрий Георгиевич, в годы Великой Отечественной войны погиб в составе одного из штрафбатов. Как-то мы ездили в Ленинград в советское время и побывали там на Пискарёвском кладбище.

— Как ваш дед перебрался на Урал и чем здесь занимался?

— В последние годы жизни в Череповце, когда ему было лет под 40, дед устроился на работу завхозом в туберкулезный санаторий, который находился недалеко от города. Здесь он познакомился с моей бабушкой, Татьяной Александровной Вознесенской, работавшей тогда в этом санатории санитаркой. И создал новую семью, в которой родился мой отец. Потом санаторий закрыли, и решил Георгий Николаевич ехать на Урал, в Свердловск. Не знаю, почему он выбрал именно этот город, скорее всего, его что-то связывало с ним. Во всяком случае, не на пустое место сюда приехал. Хоть и был он инвалидом Гражданской войны, устроился на работу в организацию, связанную с общественным питанием и городскими банями. Он как раз и курировал эти сферы коммунального хозяйства уральской столицы. С жильем тогда в Свердловске было тяжело, но ему обещали квартиру его предшественника. И года через полтора он получил жилплощадь на улице Радищева, 27, где раньше Центральный рынок находился. Бабушка говорит, что они там хорошо жили. А вот со здоровьем у него было совсем плохо. В 30-е годы он уже заведовал городской кассой взаимопомощи пенсионерам, был председателем правления этой организации. В 1936 году Георгий Николаевич был признан лучшим общественником Свердловска и награжден почетной грамотой. Сегодня ведь мало кто знает, что с 1917 по 1928 год пенсии по старости в СССР никто не получал. С 1928 года их стали назначать рабочим некоторых отраслей, а служащие начали получать пенсии от советской власти только с 1937 года. Так что эта организация, которую возглавлял в Свердловске мой дед, и помогала всем нуждающимся пенсионерам.


Мемориал со списками репрессированных на 12 километре Московского тракта в Екатеринбурге

— Что вам рассказывали родители и бабушка об аресте Георгия Николаевича?

— В августе 1937 года часа в два ночи приехали сотрудники НКВД, вызвали понятых, произвели обыск, описали все личные вещи, забрали фотографии, письма. Сегодня именно поэтому в нашей семье сохранилось лишь две не найденные ими фотографии. И всё, после этого бабушка его уже не видела. Один раз женщина принесла только записочку, которую через жену конвоира передали. Потом бабушка носила передачи, выстаивала огромные очереди, но их не принимали. А как-то ей сказали, что его осудили и выслали в исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ). Понятно, что, в какой из них, никто не уточнял. Потом уже, спустя годы, в ЗАГСе бабушке выдали документы, что он умер в ИТЛ от болезни 21 декабря 1941 года. А где он похоронен, этого не сообщалось, естественно. Но все это было враньём. До года начала войны дед не дожил. Как уже потом узнал из «Книги памяти жертв политических репрессий Свердловской области», «тройкой» УНКВД он был осужден 27 августа 1937 года. А через три дня, 1 сентября этого же года, его расстреляли. Наверняка потом его тело упрятали в одном из многочисленных рвов, вырытых тогда для этих целей на 12-м километре Московского тракта.

— Когда его реабилитировали?

— В январе 1958 года бабушка получила из Свердловского областного суда справку о том, что «дело по обвинению Юхно Георгия Николаевича, до ареста работавшего председателем кассы взаимопомощи пенсионеров, пересмотрено Президиумом Свердловского областного суда 14 января 1958 года». Также там сообщалось, что «постановление тройки при УНКВД по Свердловской области от 27 августа 1937 г. в отношении Юхно Георгия Николаевича, 1889 года рождения, отменено и дело производством прекращено за недоказанностью обвинения». От руки прямо на этой справке было написано: «Дело пересмотрено через 21 год. Предъявлялась связь с Японией и Польшей, диверсия и шпионаж. Арестован в 1937 году в августе». Но какие там «диверсия и шпионаж»? Скорее всего, это произошло после того, как под пресс репрессивной сталинской машины попали другие члены папиной семьи.

— Кто еще в семье Юхно пострадал от политического террора тех лет?

— У деда был брат Прохор, который с Украины уехал работать в Китай, в Маньчжурию, на КВЖД. Там у него на станции «Бухэду», где он жил и трудился, родились четыре сына — Александр, Григорий, Михаил и Илья. И все они были репрессированы. Старший, Александр, в 1930-х годах жил в Свердловске, учился в машиностроительном техникуме при «Уралмашзаводе». Его арестовали 11 января 1937 года, а потом расстреляли весной. А 20-летний Григорий работал в ремонтно-механическом цехе «Уралмашзавода» электромонтёром. Взяли его в октябре 1937 года и через три дня, 5 октября, осудили по 58 статье (за контрреволюционную деятельность — прим. ред.) на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Арестовали и Михаила в Ленинграде, и Илью в Перми. Что с ними стало потом, мне неизвестно. Скорее всего, им так же, как и деду, приписали «связь с Японией». В 30-е годы впал в немилость к той власти и Прохор Николаевич. Но что с ним сталось, я также не знаю. Тогда ведь все, кто работал за границей, попадали под подозрение НКВД. Таким в первую очередь шпионаж и клеили.

— Как сложилась судьба ваших родителей и бабушки после ареста Георгия Николаевича?

— Хорошо, что после ареста деда бабушку не арестовали и детей не трогали. А ведь были такие случаи, когда всю семью репрессировали. Всю свою жизнь больших должностей бабушка не занимала, в санатории под Череповцом на подхвате трудилась, окончила курсы счетоводов, работала бухгалтером. В Свердловске ее дед пристроил в Горисполком, где она занималась описью городского жилищного имущества. В 1937 году, после ареста деда, ее из Горисполкома уволили. И квартиру на Радищева попросили освободить, но выделили маленькую комнатку на этой улице. Трудилась она потом в какой-то артели, а умерла в апреле 1995 года, только-только отметив свой 90-летний юбилей. Похоронена на Восточном кладбище. У нее было девять братьев и сестер, большинство из них потом вслед за нею в Свердловск перебрались. Она всех их пережила.

«И вот тех 33-х, на кого он написал, всех забрали в одну ночь и увезли»

Нина Серафимовна Александрова видела своего отца Серафима Павловича Шайдурова только миг — когда ее привезли из роддома. Потомственного уральского крестьянина, родившегося в 1904 году в классово близкой коммунистической системе семье бедняков, взяли в 1935 году за связь с троцкистско-бухаринским блоком. Где и когда погиб Шайдуров, неизвестно. Ориентировочно, это случилось в 1937 году. Таких, как он, в селе Скородум набралось 33 человека. Все ушли на тот свет по доносу работника из соседнего колхоза «Имени Сталина».


Серафим Шайдуров с супругой

— Когда пришли за вашим отцом?

— 27 августа или 28, я точно не знаю, меня только привез отец из родильного дома. Семь дней мне было, восьмой. И ночью он пришел и говорит: «Я прилягу немного с вами, полежу со своими девочками». Так потом мама рассказывала. И вдруг стук в дверь. А был август, и папа подумал, что в правление вызывают. И вот 27 или 28 августа 1937 года увели, и больше мы не видели его никогда.

— Куда его увезли?

— В Ирбит.

— А жили вы где?

— Село Скородум, это сейчас Ирбитский район, а ранее был Зайковский район. Недалеко от Ирбита, около 40 километров.

— До того, как вашего отца арестовали, сколько он в этом селе прожил?

— Всю жизнь, родился тут. Его отец Павел Иванович бедный был, батраком работал. Жена его Ульяна Михайловна во время войны умерла от голода.

— Кем работал перед арестом ваш отец?

— Кладовщиком и замещал председателя колхоза. И еще рассказывали, что он съездил куда-то под Ирбит и привез очень хороших лошадей в колхоз. А в деревне было два колхоза: «Красная Заря» и «Имени Сталина». И вот из колхоза «Красная заря» их в одну ночь 33 человека увели, а из колхоза «Имени Сталина» ни одного человека не взяли.

— Это в 1937 году репрессировано было 33 человека из одного колхоза?

— Да. Из одного колхоза.

— А что им ставили в вину?

— Никто ничего не ставил, и никто не говорил ничего. Но когда я в прокуратуре была, прочитала: «связь с троцкистско-бухаринской группировкой».

— Получается, в одной деревне было два колхоза. А между ними какое-то противостояние было?

— Там был мужик, которого буквально заставили написать. Мне мама даже показывала — Овчинников некий. Я сейчас уже не помню, но говорили, что он пошел потом на кладбище, лег на землю и там умер, потому что он сам свой грех признал. Заставили его почему-то написать про людей. И вот тех 33-х, на кого он написал, всех забрали в одну ночь и увезли. Вот и всё, и больше никто их не видел. А где остальные, я, конечно же, не знаю.

— Это не из-за того, что у «Красной зари» было больше успехов, чем у «Имени Сталина», может, зависть была?

— Нет, наверное. Может, у самого какая-то зависть была. Есть же подонки, и всю жизнь бывают.

— В «Красной заре», может, были люди более трудолюбивые...

— Да, были. Даже лошади, которых отец привел, они их вырастили перед войной, и потом всех лошадей сразу на войну взяли из колхоза, а в том колхозе («Имени Сталина» — прим. ред.) не было никаких. Но потом объединили в один колхоз, и они уже вместе работали. Стали называться как-то иначе. Я слышала, что в колхозе «Имени Сталина» собрались те, кто не очень-то любил работать. А здесь все мужики работящие, сразу фермы построили и все стали руками делать, и колхоз «Красная заря» был очень хорошим колхозом.

— А когда их объединили?

— В хрущевский период, в 60-е годы примерно. А папа мой еще в 35-м году был делегатом на слет стахановцев. У него такая грамота есть... Не грамота, точнее, а пригласительный. Кстати, в деревне Скородум памятник поставили репрессированным — еще нигде не было, еще мемориала не было на 12-м километре. И сейчас он стоит, а рядом уже поставили памятник участникам войны... Вот какой народ там живет!

— А когда вы впервые узнали о судьбе вашего отца?

— В школе училась. И мама мне говорила: «Мы же семья врага народа». Ну, так называли. Только никто, видимо, так не считал на самом деле, потому что все люди хорошо к нам относились. Очень хорошо.


Обелиск репрессированным в селе Скородум

— Документы, касающиеся судьбы отца, вам удалось найти?

— Я ездила в областную прокуратуру, и мне дали прочитать протокол допроса. В нем написано, что виновным себя отец не признал. А обвинялся в связи с троцкистско-бухаринской группировкой, которой не было во всей Свердловской области даже. Еще письма он писал [из тюрьмы]. Они уже очень плохо видны. Вот эти два письма, мать писала: «Сима, я привезла тебе сапоги, шапку, брюки, одну пару белья, одно полотенце, носки, пару онуч, сахара полкило, хлеба 4 кг, еще чего-то там три восьмушки, книжку. Отпиши, Сима, какой пиджак надо или шубу надо, если онуч мало, я пошлю еще. Писала Шайдурова Ольга Григорьевна». И он ей отвечает: «Ответ, Оля, отправил. Мне, Оля, пока пошли пиджак летний, а больше ничего не нужно. И пропиши, как здоровы мои дочери. Получил все, что послала. Писал ваш муж Шайдуров». Всего два письма. Она ездила в Ирбит, нашла в конце концов, куда их собрали, — в тюрьму или еще куда, я не знаю. По-моему, кто-то говорил, что, где музей долго был, там держали всех людей. Вот так вот. Что с ним дальше стало, мы так и не узнали.

— Кого считаете виноватым в том, что случилось с вашим отцом тогда?

— В деревне нам говорили, что это был тот мужик, но что его запугали, грозили чем-то. А когда уже стали взрослые, так говорили, что во всем виноват был Берия. Но почему-то Сталина никогда не винили.

— Про Сталина, наверное, боялись говорить?

— Не знаю, а чего бояться-то? Мне до того странно сейчас слушать о Ленине, Сталине, все эти фильмы... А я все-равно вспоминаю добром то, что вот война закончилась, а смотрите, как все города построены. Ведь кто-то строил, и кто-то это возглавляет.

«В уборной нашли недоиспользованную по назначению часть брошюры Троцкого «Уроки Октября»» — пять лет лагерей

Юрий Васильевич Смирнов, сын репрессированного Василия Александровича Смирнова, имеет непосредственное отношение к созданию мемориала на 12-м километре Московского тракта. Как член рабочей группы, занимавшейся составлением списка фамилий для размещения на мемориальных плитах, Юрий Васильевич много часов провел в архивах ФСБ, изучая дела репрессированных. Самым тяжелым было читать дело собственного отца.

— Вы помните, что вы чувствовали, когда вам выдали дело отца?

— Самое тяжелое — читать архивные дела своих родных. Когда мне выдали дело моего отца, оно неделю лежало на столе. Никак не мог собраться с духом, чтобы его прочитать.


Василий Смирнов с семьей. Единственное сохранившееся фото

— Но потом вы его все-таки открыли...

— Я с момента ареста отца знал, что он ни в чем не виновен, всегда был уверен в этом. Так оно и оказалось.

— В документах написано, что Василий Александрович арестован 15 августа 1936 года. Вам тогда было восемь лет. Вы помните этот день?

— Какие-то дядьки ходили по комнате, перерывали вещи. А мы с сестрой, перепуганные, приткнулись к маме, Анне Александровне. Мы тогда жили в казенном деревянном доме у проходной Исетского пивоваренного завода, отец в то время работал директором этого предприятия.

— За что же вашего отца арестовали?

— Тогда мы и понятия не имели. А из архивного дела я узнал, что отец обвинялся в участии в контрреволюционной троцкистской организации, якобы был связан с уральским центром, вел пропагандистскую работу против ЦК партии. Припомнили, что в 1934 году Василий Александрович не пошел сам и не отпустил рабочих на митинг по поводу убийства Сергея Кирова — отец тогда работал управляющим кожтрестом. Обвинение было предъявлено по статье 58.10, часть 1 («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти» — прим. ред.). При обыске забрали три ружья, которые висели на стене, и кинжал. Отец был охотником. В уборной нашли и изъяли недоиспользованную по назначению часть брошюры Льва Троцкого «Уроки Октября».

— В логике того времени столь неуважительное отношение к книге Троцкого, уже объявленного врагом советской власти, должно было послужить реабилитирующим обстоятельством для вашего отца.

— Видно, не послужило. Не имело значения, где лежала эта крамольная книга, на полке или в сортире, главное, что она была в нашем доме. 15 августа 1936 года отца арестовали, следствие закончилось 23 октября того же года. А 29 октября он был осужден особым совещанием при НКВД СССР за контрреволюционную деятельность и хранение оружия к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. 6 ноября 1936 года Василия Александровича сослали на Колыму, 6 декабря направили в Севвостоклаг, в город Владивосток.

— Семья знала, где Василий Александрович отбывает срок?

— Переписка не была разрешена. Но мама догадывалась, где примерно он находится, потому что ответы на ее запросы приходили со штампом «Севвостоклаг». Мама не одно заявление написала о пересмотре дела отца, решение о его реабилитации было принято 27 ноября 1956 года. Все обвинения с отца были сняты, поскольку основные участники процесса отказались от своих обвинений и выводов. Изъятые у отца ружья признали охотничьей принадлежностью. Обллит сообщил, что брошюра Троцкого в 1936 году не была запрещенной, ее изъяли из библиотек только в 1938-1950-х годах. 22 июля 1958 года уже и президиум областного суда отменил постановление особого совещания от 29 октября 1936 года в связи с отсутствием в действиях Василия Александровича Смирнова состава преступления. Но отец уже никогда об этом не узнает. Он умер в лагере 29 октября 1945 года. Имеется свидетельство о смерти, где записан диагноз: туберкулез легких. Понятно, что на самом деле причина смерти была другой. Я тысячи дел репрессированных перелистал — везде такой диагноз.

— Каким вы запомнили своего отца?

— Знаю, что отец по происхождению из беднейших крестьян. До революции работал сапожником. Во время Гражданской войны пошел добровольцем в Красную армию. После окончания войны тех красноармейцев, которые как-то проявили себя, направляли руководить народным хозяйством. Моего отца откомандировали в село Серебрянка, там тогда был кордон, где планировали разводить ондатру. Отцу поручили организовать это дело. Помню большой деревянный одноэтажный дом, где мы жили. Во дворе стояли клетки, в одной жили две белки. А еще там же, во дворе, жил орел. Помню, его решили выпустить в лес, а он улетать не хотел. Единственная сохранившаяся фотография отца, где он снялся с семьей, сделана примерно в 30-е годы в селе Серебрянка. Из Серебрянки отца перевели в Камышлов, на предприятие кожевенной промышленности, где он работал каким-то начальником. Потом отец был направлен на курсы руководителей в Москву, в феврале 1936 года он успешно их окончил. Привез из столицы красный патефон, которым его наградили за отличную учебу, — в те времена патефон был настоящим дивом. После учебы Василий Александрович работал директором Исетского пивоваренного завода, в этой должности он и попал под арест.


20 ноября 2017 года, спустя три десятилетия после появления самой идеи, в Екатеринбурге в память о погибших в годы "большого террора" установили монумент «Маски Скорби», отлитый по проекту скульптора Эрнста Неизвестного

— Как жила семья после ареста отца?

— Нас сразу выкинули из квартиры, где мы жили. Она же была казенной, надо было другого директора туда заселять. Сначала мыкались по каким-то углам. Народ был напуган, не каждый примет на постой семью врага народа, тем более что многие верили в виновность арестованных. Потом нас приютила Люба Чижова, сестра моей мамы. Чижовы построили в Пионерском поселке дом, и нас там собралось, по-моему, 11 человек. Петр Чижов работал на железной дороге, слесарем в депо, ему терять было нечего.

— Вам потом напоминали, что вы сын врага народа?

— Случился какой-то на оборонном заводе, где я работал, конфликт, и сотрудник КГБ, а тогда они сидели на каждом таком предприятии, меня вызвал и сказал: «Я помню, чей ты сын!» Я тоже об этом помнил всегда и всегда считал отца невиновным. Когда члены Ассоциации жертв политических репрессий обратились ко мне с просьбой помочь в создании мемориала, я сразу же согласился.

— Приступая к работе, представляли ли вы на тот момент масштабы сталинских репрессий?

— Для меня не были тайной цифры осужденных и расстрелянных. Но я воспринимаю все, что происходило тогда, как трагическую ошибку. Я не озлобился, всегда старался жить и работать по совести, как жил и работал мой отец.

«С собой в тюрьму он забрал детскую подушечку из-под головы дочери»

Служба в правоохранительных органах режима — еще не гарантия личной безопасности и безопасности собственной семьи. Все это на себе прочувствовала в 1938 году семья расстрелянного начальника следственного отдела прокуратуры Свердловской области Петра Фёдоровича Рябова. Как разделились жизнь на «до» и «после», рассказала внучка репрессированного Марина Николаевна Лядова.


Петр Фёдорович Рябов

— Откуда родом ваш дед?

— Петр Фёдорович Рябов родился в 1901 году в городе Надеждинске, ныне Серов. Отец его был мастером доменных печей, а бабушка — домохозяйкой. Судьба поначалу улыбалась Петру: учился в Екатеринбурге, встретил девушку из Пышмы Полину, однажды приехал за ней на тройке и увез на санях в Екатеринбург. Полина стала его женой.

— Романтичное начало.

— Да, все поначалу складывалось очень хорошо. Петр выучился на юриста и стал работать старшим помощником прокурора в областной прокуратуре. В 1925 году родилась старшая дочь Маргарита, моя мама. Семья тогда жила в доме по улице Малышева, 2б. Через три года появилась вторая дочь Магдалина, а еще через три года — самая младшая, Галина. Три дочери было у Петра Рябова.

— Рассказывала ли ваша мама о своем детстве, что ей запомнилось?

— Мама говорила, что больше всего любила играть с мальчишками в казаки-разбойники и бегать с ними по Ивановскому кладбищу. А бабушка с Петром Фёдоровичем очень любили ходить в оперу. Бабушка Полина Александровна до последнего слушала по радио оперные арии, телевизора у неё не было. Она была интеллигентным человеком, получила педагогическое образование, работала заведующей детского сада. После ареста мужа ее лишили диплома, профессии, будущего...

— Когда арестовали Петра Фёдоровича?

— 12 августа 1937 года моего деда, а он к тому времени был уже начальником следственного отдела областной прокуратуры, арестовали. Об этом дне рассказывала только моя тетя Магдалина Петровна, ей тогда было 9 лет. Она болела и лежала в своей кроватке. Отец подошел, погладил ее по голове и сказал: «Доченька, я тебя люблю очень...» И еще он взял из-под головы дочери Магдалины детскую подушечку, которую забрал с собой в тюрьму.

— В чем обвиняли Петра Рябова?

— Его, члена ВКПб с 1925 года, обвиняли в участии в контрреволюционной организации правых, в подготовке террористических актов против руководства партии. И что он вел подрывную работу в органах прокуратуры. За это его 13 января 1938 года по ст. 58 приговорили к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение в тот же день. В 1956 году бабушка получила свидетельство о смерти своего супруга. Сообщалось, что он умер 30 декабря 1942 года, место и причина смерти — прочерки. В 1957 году приговор в отношении Рябова Петра Фёдоровича был отменен за отсутствием состава преступления. Он был реабилитирован.

— Как сложилась судьба семьи после ареста Петра Рябова?

— Конфискации имущества, по сути, не произошло, нечего было конфисковывать. Рябовых после ареста главы семьи обворовали подчистую. Уехали в Надеждинск к отцу Петра Рябова. Какое-то время жили там, затем Полина Александровна с детьми вернулась в Пышму, ведь там жила ее мама. Полина Александровна мечтала, чтобы ее дочери получили медицинское образование. Магдалина стала детским врачом, Галина работала главной медсестрой в госпитале, а старшая дочь, моя мама, провизором.

В семейных несчастьях моя мама обвиняла всегда Ежова. Вообще, очень жалею, что в свое время, в силу молодости, не очень настойчиво расспрашивала своих близких о подробностях семейной трагедии, связанной с арестом и расстрелом деда. А сейчас историю семьи приходится собирать по крупицам. Жили они, как говорила мама, в мире, любви и согласии. Дедушка с бабушкой очень сильно любили друг друга. В доме всегда было много народа, для детей устраивались праздники, приглашались друзья с семьями. После ареста мужа бабушка так никогда и не вышла замуж, отвергая все предложения руки и сердца. Ее сердце было раз и навсегда отдано лишь одному человеку.



* * *