Выбор редакции
Лента новостей
Свет в океане туманного мрака: Россия мировой моральный ориентир
23.08
В Москве представили российский электроседан
04.08
Пётр Акопов: Запад не знает, зачем ему война с Россией
28.06
Санкции обрекают киевских путчистов на военное поражение
06.05
Геноцид - геополитический инструмент Запада
14.04
Русские войска применяют Starlink Илона Маска: хорошо, но как временное решение
11.02
Указания США на демонтаж остатков украинской государственности
01.10
Неконтролируемый обвал рождаемости в бывшей Украине
26.09
27 Apr 2012, 14:04Политика
Фурсов о Ларуше
Terra America продолжает интеллектуальное расследование теоретической и практической деятельности Линдона Ларуша и его последователей в России. Один из соавторов большой работы «Последний розенкрейцер?», вторая часть которой выйдет в свет уже на этой неделе, Кирилл Бенедиктов обратился за консультацией к российскому историку, директору Центра русских исследований Московского Гуманитарного Университета, академику Международной академии наук (Инсбрук, Австрия) Андрею Фурсову с просьбой развернуто отнестись к различным положениям так называемой теории Ларуша, в том числе и тем, что вызывают наибольшее удивление и негодование.
— Уважаемый Андрей Ильич, как Вы думаете, насколько влиятелен Ларуш в России? Правда ли, что значительное количество наших российских интеллектуалов в какой-то момент воспользовались идеями Линдона Ларуша, даже, может быть, не сознавая того?
— Насчет «значительное» я бы не торопился. Думаю, что о Ларуше в России знает не так много людей, хотя, конечно, важно не количество, а качество.
— Насколько я понимаю, знакомство наших интеллектуалов с Ларушем произошло еще даже до развала Советского Союза?
— Да.
— Был такой Тарас Муранинский, сотрудник института США и Канады, который, собственно, даже ездил к Ларушу, когда Ларуш был еще на свободе, потом в тюрьму к нему даже ездил, переводил его книги. Идеи Ларуша как-то проникали в Союз. Но интересно вот что. Наши интеллектуалы, они, по крайней мере, разговаривают о нем. Они слышали о Ларуше, они знают Ларуша, у них есть некое мнение по поводу Ларуша. Что касается западных интеллектуалов, мы опрашивали человек 10, они все наотрез отказываются о нем разговаривать. Стандартная отговорка: это не ученый, это маргинал, что о нем говорить, он вообще преступник, он сидел в тюрьме. Ну и так далее.
— Во-первых, нужно представлять себе, что такое интеллектуальное сообщество США. Это сообщество в основе своей весьма конформное и политкорректное. Оно очень жёстко управляется изнутри и извне. В известном смысле оно жёстче, чем советское.
У нас контроль носил внешний и идеологический характер, на Западе вообще и в США в частности этот контроль носит интериоризированный характер и обеспечивается с помощью грантов, получения (или неполучения) tenure, одобрения или неодобрения профессионального сообщества. Существует некая научная (или интеллектуальная) повестка дня, определяющая, что можно обсуждать, а что нельзя, в значительной степени предопределяющая ответ и дающая довольно жёсткую идеологическую оценку. Я преподавал в американских университетах и могу свидетельствовать об этом как очевидец.
В университетском сообществе США, будь то профессура или студенты, практически невозможно обсуждать многие вопросы. Никогда не забуду, какое смятение чувств вызвали у двух профессоров мои рассуждения о том, что «нацистский интернационал» активно поучаствовал в выработке геополитического проекта арабов в конце 1940-х годов. Они сразу же спросили меня, собираюсь ли я рассказывать об этом студентам. И с облегчением вздохнули, услышав отрицательный ответ.
Весьма затруднительно в университетской среде США обсуждать тему 11 сентября как возможной провокации спецслужб США — в лучшем случае обвинят в дешёвой конспирологии. Аналогично обстоит дело с такими темами как Израиль, еврейское лобби в США, натовская агрессия в Югославии, элитарно-тоталитарный характер американской политической системы, жёсткий контроль корпораций над СМИ и т.п. Я уже не говорю о критике в адрес феминисток и сексуальных меньшинств — в этом случае вообще можно нарваться на неприятности.
Разумеется, среди американских учёных есть исключения. Есть люди, которые остаются верны себе и готовы защищать свою интеллектуальную свободу как одно из проявлений человеческого достоинства. И я знаю немало таких людей. Например, Ференц Фехер, блестящий венгерский мыслитель, ученик Дьёрдя Лукача. После 1956 года он уехал в Штаты, написал несколько великолепных книг, в том числе лучшую, на мой взгляд, англоязычную книгу об обществах советского типа (в соавторстве А. Хеллер и Д. Маркушем) «Диктатура над потребностями» 1983 года. Фехер был внутренне очень свободный человек и поэтому постоянно сталкивался с проблемами, связанными с sexual harrasment (рассказывал невинные сексуальные анекдоты) и political correctness. В конце концов, ему пришлось уйти из нью-йоркской New School for Social Research. Комментируя эту ситуацию, Фехер со своим потрясающим восточноевропейским акцентом говорил: «Andrey, we understand each other very well. I lived under Faschists, I lived under Communists. Do you think I am going to obey to these bloody American rules?» («Андрей, мы понимаем друг друга очень хорошо. Я жил под фашистами, я жил под коммунистами. Как вы думаете, я буду подчиняться этим кровавым американским правилам?»).
Во-вторых, Ларуш поднимает очень острые и актуальные вопросы. Вопросы эти связаны с возникновением современной западной, а ещё точнее англосаксонской системы, с тщательно оберегаемыми её верхушкой секретами. По сути, он говорит о корнях могущества нынешних Хозяев Мировой Игры, или, как сказал бы Дизраэли, «хозяев истории», об их пути к власти — пути, на котором немало крови и вообще неприятного и постыдного. Как говаривал в таких случаях герой романа Роберта Пенна-Уоррена губернатор Вилли Старк — «путь его от смердящей пелёнки до зловонного савана».
То, что говорит Ларуш, противоречит современной западной исторической и политологической теории. Более того, противоречит общепринятой идеологии, повестке дня. И если кто-то так или иначе касается Ларуша и его работ, он автоматически должен занять не только интеллектуальную, но и политико-идеологическую позицию. А это значит, позицию по отношению к системе и её хозяевам. Такое могут позволить себе очень немногие. Тем более в англосаксонской традиции, в отличие от французской, интеллектуал вовсе не свободен. Разумеется, свобода интеллектуала — штука относительная, однако есть разные степени этой свободы в различных западных культурах и традициях.
В-третьих, Ларуш не просто написал некие отдельные работы, он создал определённую систему. Опровергать систему значительно сложнее, чем спорить по отдельным вопросам. Ларуш возглавляет эффективно работающий центр, который подвёл под его идеи солидную фактологическую базу. Поэтому значительную часть выводов Ларуша трудно оспорить. В этой ситуации многие интеллектуалы делают простой, как им кажется, ход: они отбрасывают Ларуша как нечто несерьёзное, не понимая, что тем самым подписывают акт интеллектуальной капитуляции.
Реакция многих западных интеллектуалов и учёных на Ларуша — это на самом деле реакция на него истеблишмента, тех сил, в грязных секретах и истоках власти которых он копается. Странно было бы, если бы люди, являющиеся научно-интеллектуальной обслугой этих сил, восторгались бы Ларушем. О том, что он может быть укором совести этих людей, я уже не говорю.
Занимаясь примерно той же тематикой, что и Ларуш (правда, во-первых, я пришёл к этому от политэкономии и истории; во-вторых, начал заниматься ею на несколько десятилетий позже Ларуша, с начала 1990-х годов, когда, закончив работу «Кратократия: социальная природа советского общества», стал плотно заниматься проблематикой капиталистической системы и читать лекции в западных университетах), должен сказать, что в целом считаю основную часть его выводов верной.
Что говорит нам Ларуш? Простые вещи: реальная власть — это тайная власть, многие секреты современности уходят в эпоху рубежа XV-XVI веков, есть некие наднациональные структуры, которые управляют историческим процессом или, как минимум, направляют его. Ларуш совершенно верно фиксирует роль Венеции и Ост-Индской Компании в развитии современного мира, его господствующих групп.
— Второй вопрос, который из этого же вытекает. Достаточно часто от тех же самых интеллектуалов, которые отказываются его обсуждать, когда они говорят, что он маргинал и так далее, звучит слово «фашист». Как это понимать? Каким боком вообще Ларуш — фашист?
— Нет, конечно же, он никакой не фашист. «Фашист» — это идеологический ярлык, которым определяют тех, с кем не поспоришь, но кого нужно удалить из дискурса. Точно так же обстоит дело с ярлыками «антисемит» и «расист»: критикуешь Израиль — ты антисемит. Говоришь о том, что белая раса — единственная, чья численность сокращается (и это абсолютная правда), — ты расист. Обвинение Ларуша в фашизме только за то, что он критикует «демократическую», а на самом деле либерально-тоталитарную систему Запада, не имеет под собой никаких оснований и свидетельствует о подмене реального научного анализа политиканством. Интеллектуалы, которые называют Ларуша фашистом, не заслуживают того, чтобы их называли интеллектуалами.
— Некоторые говорят о влиянии троцкизма в становлении идей Ларуша...
— Троцкизм в последней трети ХХ века оказал значительное влияние на часть американского правящего и интеллектуального слоёв. Он усилил их глобальное видение и ориентацию на революционные, а точнее, насильственные действия в глобальном масштабе. Но только не в левых, а в правых целях. Не случайно среди американских неоконов так много бывших троцкистов. И есть некая злая ирония истории в том, что главный помощник Обамы Давид Аксельрод — правнук Троцкого. Судя по тому, что пишет Ларуш, кое-что из классового подхода ему не чуждо.
— Давайте поговорим о том, как вы с Ларушем фактически пришли к одним и тем же выводам, но с разных позиций.
— Анализируя социально-исторические процессы, в какой-то момент я пришёл к выводу о том, что в середине XVIII века в Европе произошёл великий эволюционный перелом: история из преимущественно стихийной стала преимущественно проектно-конструктируемой. Это не значит, что до середины XVIII века не было групп и сил, пытавшихся, причём нередко успешно, направлять её ход. Однако в середине XVIII века появились три фактора, которые внесли качественное изменение в исторический процесс. Это начало формирования массового общества, небывалое усиление финансового капитала и резкое усиление общественной роли информационных потоков. Попробуйте управлять общиной, кастой или полисом — структурами, укоренёнными в традиции и ведущими себя как коллективный социальный индивид. Другое дело — массы, т.е. атомизированно-аггрегированный человеческий материал, массовый индивид, которым легко манипулировать; выход масс на сцену истории предоставил огромные возможности манипуляторам. Это первое.
Второе: резко усилившаяся борьба за гегемонию в мировой капиталистической системе между Великобританией и Францией, военные нужды других государств, а также начавшаяся индустриализация колоссальным образом стимулировали развитие в XVIII веке финансового капитала, подготовленное XVII веком (от создания в его начале Standard Chartered Bank Барухов до создания в его конце английского Центрального банка). XVIII век — это такой рывок в развитии финансового капитала, который не снился ни Барди, ни Перуцци, не говоря уже о Фуггерах и Медичи.
Третье: информационный бум XVIII века, который позволил «паковать» информацию и использовать её для воздействия прежде всего на элитарные группы. Классический пример — «Энциклопедия», с помощью которой в течение нескольких десятилетий французская элита морально была подготовлена к принятию революции. Иными словами, в середине XVIII века произошло соединение Вещества (массы), Энергии (деньги) и Идей (информации). Сплетённые в тугой узел эти субстанции оказались под контролем определённых групп, которые в течение нескольких десятилетий подготовили ситуацию и человеческий материал для эпохи революций (1789-1848 года).
— Ларуша постоянно называют конспирологом. С другой стороны, если начинать разбирать по кирпичику, то можно ли утверждать, что как таковой конспирологии там не очень-то и много?
— Обычно под конспирологией понимают примитивные (или сознательно примитивизируемые) схемы, которые объясняют исторические события не историческими закономерностями и массовыми тенденциями развития, а тайной и, как правило, злонамеренной деятельностью неких сил (на выбор — масоны, ордены, спецслужбы и тому подобное). Часто такие схемы воспринимаются как несерьёзные. И действительно, немало работ, именуемых конспирологическими, написаны недобросовестными авторами в погоне за сенсацией и заработком. В то же время, многие так называемые конспирологические работы — это своеобразные акции прикрытия: они пишутся специально для того, чтобы скомпрометировать серьёзные попытки глубоко разобраться в тайных механизмах истории, политики и экономики или нейтрализовать эффект таких попыток.
Разумеется, в основе кризисов и революций лежат объективные, а точнее системные и субъектные причины. Никто не отменял массовые процессы. Но, во-первых, мир — понятие не количественное, а качественное, как любил говорить Эйнштейн. В мире небольшая, но хорошо организованная группа, в руках которой огромные средства (собственность, финансы), власть и контроль над знанием и его структурами, а также над СМИ весит намного больше, чем масса людей или даже целая страна — достаточно почитать «Исповедь экономического убийцы» Дж. Перкинса. Как заметил вовсе не конспиролог, а нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман, «современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики». И это ещё очень мягко и осторожно сказано.
Много раньше Кругмана огромную роль маленьких хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах показал Огюст Кошен на примере энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили задолго до эпохи всесилия СМИ, флэшмобов и сетевых структур. Если вернуться из XVIII века в наше время, то кроме Перкинса и Кругмана картину конспирологической реальности как рутинную на примере США и династии Бушей великолепно показывают Крейг Ангер, Кевин Филипс, Рас Бейкер; на примере Франции — Венсан Нузиль и команда журналистов под руководством Роже Фалиго и Жана Гинеля. Кто кривится по поводу Ларуша, пусть попробует оспорить этих ребят, а мы «будем посмотреть».
— Известно, что в архивах организации Ларуша в штате Вирджиния собрано огромное количество файлов, просто они по ниточке распутывают все связи между крупнейшими финансовыми семействами мира. Как я понимаю, они публикуют далеко не все, но, тем не менее, они эту работу ведут.
— Что в этом неестественного? В экономическом плане капитализм — это система без границ, мировой рынок. А вот в политическом плане капиталистическая система — это совокупность, мозаика государств. Но экономические интересы буржуазии, особенно крупной и тем более финансовой, которые выходят далеко за рамки одного (её) государства. И часто эти интересы невозможно реализовать, не нарушая границы государств — своего и чужих. Поэтому мировому капиталистическому классу объективно нужны надгосударственные, наднациональные структуры и они должны быть если не тайными, то по крайней мере закрытыми от широкой публики. Таким образом снимается противоречие между экономической целостностью и политической фрагментарностью капиталистической системы.
Капитализм вообще невозможен без наднациональных структур. Более того, капитализм невозможен без закрытого конструирования и проектирования социальных процессов.
— А почему Англия в концепции Ларуша такой злой гений мира?
— Есть два объяснения: одно реально-историческое и одно сверхконспирологическое, я бы даже сказал — изощрённо-конспирологическое. Согласно первому, а именно его я придерживаюсь, Ларуш, несколько демонизируя Англию/Великобританию, фиксирует историческую реальность.
Согласно второму, Ларуш своей деятельностью компрометирует, маргинализирует любые попытки серьёзных исследований реальной роли британских господствующих классов и их закрытых структур, британской короны в современном мире — их можно заярлычить как «ларушизм». Мне такая точка зрения представляется ошибочной и ангажированной. Работы самого Ларуша, особенно если убрать эмоциональный момент, вполне адекватно отражают реальность и привлекают внимание к таким её сторонам и механизмам, которыми конвенциональная и тем более «прикормленно-ссученная» наука не занимаются. Налицо попытки скомпрометировать серьёзные исследования тайных механизмов политики и экономики Запада с помощью ярлыка «ларушизм», но они, что называется, слабоваты в коленках.
У меня к Ларушу значительно больше вопросов по его интерпретациям американской истории, часть деятелей которой он явно идеализирует, греша против исторической правды.
Например, Ларуш считает, что Рузвельт «создал новую Америку», пытался создать новый мир, но ему помешала финансовая олигархия. Категорически не могут согласиться с такими формулировками. Рузвельт был ставленником ФРС, Федеральной Резервной Системы. И если президент Вильсон способствовал её созданию, то Рузвельт сделал следующий шаг — устранил общественный контроль над финансовой системой, изъяв золото у населения США. По сути дела, это был первый дефолт.
Второй дефолт был в 1971 году и вскоре произойдет третий и, по-видимому, последний — эдакий мат в три хода. Да, у Рузвельта были противоречия с финансовой олигархией, он вынужден был ограничить какую-то её часть — но в её же долгосрочных и целостных интересах. Да, от Нового курса выиграла какая-то часть простого американского люда — но тем самым Рузвельт спасал финансовую олигархию и от революции, и от необходимости радикальных социальных реформ.
Новый курс создал больше проблем, чем решил, и уже в середине 1930-х годов у Рузвельта появился очень сильный конкурент — губернатор Луизианы Хьюи Лонг (прототип пен-уорреновского Вилли Старка). Лонг создал в США целую сеть Обществ перераспределения собственности, в которые вступили 8 млн. человек. Кстати, Лонга, который был левым популистом, в Америке многие до сих пор называют фашистом — всё та же манера навешивания ярлыков. Лонга убили в 1935 г., Рузвельта избрали на второй срок, однако проблем Нового курса это не решило. И тогда вопрос для США стал ребром: либо радикальные социальные реформы, которые позволят избежать революции, либо... мировая война.
Когда-то Густав Лебон писал о Первой мировой войне, что начали её немцы, Вильгельм, но то была последняя капля, которая переполнила чашу; для исследователя — главное, настаивал Лебон, понять, кто наполнил чашу до краёв. Если говорить о Второй мировой войне, то последней каплей был Гитлер, а наполнили чашу до краёв британцы и американцы, для последних война была единственным выходом из тупика 1930-х годов.
Ещё один любимый персонаж Ларуша — Линкольн. Хотя Линкольн действительно пытался противостоять денежным мешкам, Ротшильдам и их представителям в Америке (за это, возможно, его и убили), он фигура тоже неоднозначная. Идеализируя Линкольна, Ф. Рузвельта и Кеннеди, Ларуш создаёт новую историческую мифологию «хороший американский капитализм» в лице Линкольна — Ф. Рузвельта — Кеннеди против «бяки» в лице британского капитализма и его американских прислужников. Мне это напоминает схему «прорабов перестройки» «хороший социализм» Ленина — Хрущёва — Горбачёва» против «плохого социализма» Сталина — Брежнева. Несерьёзно. И если говорить об ларушевской схеме, то это противопоставление более чем уязвимо для критики.
Здесь можно сказать, что Ларуш объективно выполняет заказ (в самом широком смысле) определённой части господствующего класса США. Прежде всего той, которая была отодвинута в результате ползучего переворота, начавшегося убийством Кеннеди в 1963 г. и закончившегося в 1974 г. свержением Никсона. Поддержка у Ларуша есть — «есть, всегда что-то есть, нужно только копать глубже», как говаривал уже цитировавшийся Вилли Старк. Иначе у Ларуша не было бы ни его института, ни журнала, ни паблисити. Причём внешняя заинтересованность в такой поддержке может быть как прямой, так и косвенной, позитивной и негативной (в смысле: держать под контролем опасную тенденцию и управлять ею). Пример: Рокфеллеры финансируют специфического левака Ноама Хомского — его работы важны с точки зрения рокфеллеровской глобальной повестки дня. Они же финансируют правых: тезис — антитезис. Структуры типа ларушевской тоже выполняют свою функцию плюс формируют некие узлы деятельности, которые позволяют легче отслеживать определённые информпотоки.
Да, Ларуш сидел в американской тюрьме, и тем не менее функционирование его структуры без поддержки части американского истеблишмента невозможно. Иначе его просто стёрли бы в порошок, как это умеют делать на Западе. Уж если президента Кеннеди убили, обставив убийство как публичную казнь, а затем в течение трёх поколений изничтожали представителей клана, то с Ларушем разделаться проблем не было бы — разумеется, если бы за него, как говорят в определённых кругах, некому было бы «держать мазу».
— А кто, интересно, может, за него «держать мазу», ну, чисто гипотетически?
— Как я уже сказал, это часть правоконсервативных элит.
— Всё-таки правоконсервативных?
— Непосредственно — да. Но реальность показывает, что жизнь полна очень хитрых загогулин.
— Что касается Рузвельта, насколько я понимаю, что нравится в Рузвельте Ларушу, так это однозначная ориентация на индустриальное развитие. У Ларуша вообще есть противопоставление финансового капитала, финансовых спекуляций с таким разумным энергичным капитализмом, который промышленность, науку и технологии развивает. Поэтому, мне кажется, к Рузвельту он так благосклонен.
— Естественно, для Ларуша индустриализация — это очень важная вещь. Но она важна не только для него, но и для всех, кто не ловится на миф постиндустриального общества, кто готов сопротивляться людоедским планам его творцов. Ведь постиндустриальное общество есть не что иное, как кастово-иерархический мир, население которого сокращено на 80-90% (1-2 миллиарда человек значительно легче контролировать, чем 8-10 миллиардов), мир деиндустриализированный, управляемый властной иерархией, контролирующей знание и информацию и претендующий на магическую власть.
— Но вернёмся к Великобритании.
— Интерес Ларуша к Венеции и Англии вполне понятен. Как я уже говорил, линия «Венеция — Ост-Индская Компания — Британская империя — закрытые структуры наднационального масштаба и управления» прочерчивается ясно. Именно британцы были заинтересованы в целом комплексе мировых процессов и событий — начиная от Французской революции и антирусской борьбы и заканчивая офшорами и деятельностью структур типа Общества защиты дикой природы. Британские формы познания мира и управления им с помощью триады «наднациональные структуры — спецслужбы — университеты и фонды» — одно из главных достижений западной цивилизации.
Ларуш верно идентифицировал учителей англичан — венецианцев. Именно венецианцы во второй половине XVI в. переформатировали английскую элиту, перенеся на островную почву свои властно-технологические и интеллектуальные наработки. Результаты не замедлили сказаться — прежде всего в резком ужесточении отношения английских верхов к низам и появлении определённого человеческого материала, людей типа Джона Ди. Это очень интересный персонаж — математик, астролог и личный разведчик Елизаветы, свои донесения он подписывал «агент 007».
Джон Ди визуально увековечен в первых двух сериях фильмов о «Гарри Поттере». Актёр, исполняющий роль Дамблдора — Ричард Харрис обладает удивительным портретным сходством с Джоном Ди. Джон Ди — автор идеи британского мирового господства, воплотившейся у него в концепции «зелёной империи», включающей Англию, Северную Америку и Россию.
Сын Джона Ди под фамилией Диев был активным участником русской смуты начала XVII в. — служил фармакологом, готовил лекарства и яды; по некоторым сведениям именно он по заказу Дмитрия Шуйского и его жены изготовил яд для отравления Скопина-Шуйского. Имеет смысл также вспомнить, что после Смуты английские купцы хозяйничали во внутренней торговле России, и только после казни в Лондоне Карла I Алексей Михайлович, использовав это в качестве предлога, попросил их на выход («Вы царя Карлуса всем миром убили, за такое злое дело вам на Руси быть больше не довелось»).
Венецианское влияние прослеживается и в истории Ост-Индской Компании. Вплоть до того, что когда в конце XVIII в. в британском парламенте шла борьба группировок, та из них, что отстаивала интересы Почтенной компании, называла себя «венецианской партией». В начале 1930-х годов европейские финансисты, поддерживая Гитлера, рассчитывали, что он сломает национальные государства в Европе и в результате возникнет «Венеция общеевропейских масштабов» — в 1931 г. об этом прямо писал Ялмар Шахт.
— Ну, Ларуш как раз к России относится очень положительно. Теория Ларуша предполагает, что Штаты должны обязательно наладить союз с Россией, с Китаем и с Индией, потому что без этого они не смогут противостоять «великому злу» — Британии.
— Трудно допустить, что Ларуш либо настолько наивен, либо, подобно проснувшемуся через много десятилетий Рип ван Винклю, воспринимает мир, каким он был до его сна. Китай — это отдельный мир; индийская правящая элита тесно интегрирована с англосаксонской; уже почти столетие существует англо-американский истеблишмент и англо-американский капитал, дополнительной мощной скрепой которого служит международный еврейский капитал; российский правящий слой тесно связан и с англосаксами, и с наднациональными структурами.
Ларуш предлагает провести разграничительную линию между национальным и интернациональным в современном мировом господствующем классе, что едва ли возможно. Эпоха национальных государств ушла, тем более что глобализации и глобальным Властелинам Колец такое государство противостоять не в силах.
Реальной альтернативой глобалитарному режиму могут быть только импероподобные образования, ядром которых является триада «военно-промышленный комплекс — армия — спецслужбы». Ларуш, насколько я понимаю, говорит о совершенно ином. В этом плане я бы назвал его предложение реакционной утопией.
— Насколько я понимаю, речь-то идет о каких-то просто геополитических объектах. Например, что Ларуш говорит по поводу России? Что России необходимо интенсифицировать технологии, модернизацию и так далее, в частности, создавать дорожную, транспортную инфраструктуру.
— Кто же спорит! России необходима неоиндустриализация, которая развернёт вспять процессы, стартовавшие у нас с конца 1980-х годов, со времён «горбачёвщины». Однако неоиндустриализация требует определённых социальных и властных условий. Речь идёт о подавлении коррупции, что невозможно без наличия органов, реализующих такой курс, а поскольку коррупция у нас почти институциализирована, то органы эти не могут не быть чрезвычайными — чем-то вроде новой опричнины. Ну и наконец, необходимы изменения в сфере собственности. Ларуш же затрагивает только технико-экономическую сферу, упуская из виду, что она — следствие, а не причина.
Кроме того, поскольку Ларуш, как правило, не предлагает теоретическую, политико-экономическую концептуализацию своих эмпирических исследований и расследований, внешне они действительно могут производить впечатление чистой конспирологии. Хотя, повторю, эмпирически Ларуш и его команда правильно привлекают внимание к рубежу 1960-1970-х годов как к поворотному пункту в развитии современного Запада.
— В чём отличие Вашего подхода к этому повороту?
— В отличие от Ларуша, я подчёркиваю не столько технико-экономическую, сколько социальную, классовую сторону этого поворота. Торможение научно-технического прогресса и деиндустриализация были средством социальной борьбы верхов против средних слоёв и рабочего класса. Не случайно деиндустриализация совпала с наступлением верхов на средний класс, верхушку рабочего класса, профсоюзы и «государство всеобщего собеса». Именно это наступление и было сутью «тэтчеризма» и «рейганомики». Однако ещё за несколько лет до прихода к власти Тэтчер и Рейгана М. Крозье, Дз. Ватануки и С. Хантингтон в докладе «Кризис демократии» (1975 год), написанном по заказу Трёхсторонней комиссии, сформулировали основные задачи по ликвидации демократии в западном обществе. Однако без деиндустриализации решить эту задачу было бы невозможно.
На рубеже 1960-1970-х годов Запад в целом и США оказались у развилки — дальнейшее сохранение послевоенного социального курса, усиливавшего позиции средних слоёв и части рабочего класса, угрожали положению капиталистической верхушки (в «Кризисе демократии» прямо говорится о том, что именно демократия позволяет различным «безответственным группам» бросить вызов истеблишменту). Кроме того, в конце 1960-х годов лидер Запада — США оказались в очень трудном экономическом положении: потребление стало превышать производство, и разрыв этот стал стремительно нарастать. По сути это означало проигрыш экономической гонки Советскому Союзу. Выход был найден, во-первых, в переводе промышленности в Восточную Азию (в перспективе главным образом в Китай); во-вторых, в отказе от золотого стандарта; в-третьих, в резком усилении теневого и «криминального» секторов мировой экономики. Ну и, разумеется, в социосистемной перевербовке части советской элиты — властной и интеллектуальной.
Интересно, что и в Советском Союзе
номенклатура начала тормозить научно-технический прогресс тоже на рубеже 1960-1970-х
годов. Например, было принято принципиальное решение отказаться от собственной компьютерной
программы (а мы тогда в этом плане обгоняли американцев) — наши спецслужбы заверяли:
«Не надо деньги тратить, всё, что нужно украдём». Решили сэкономить, как обычно
— на копейку, а потеряли рубль. В это же время сворачивается лунная программа. Формально
это объясняют тем, что погибли три человека, выступавшие ее главным двигателем —
Королёв, Комаров и Гагарин. Иными словами, торможение научно-технического прогресса
началось одновременно на Западе и в СССР, и это не случайно. Дело здесь не просто
в заговоре — этот поворот был результатом се
