Мины под Россией

Мир стремительно меняется. Геополитические установки и принципы, казавшиеся прочными еще десятилетие назад, сегодня разрушены. Сферы интересов разных стран приобретают глобальный масштаб. Создаются новые блоки и союзы. Вспыхивают военные конфликты и революции. Как все это отразилось на международном положении России? Что может противопоставить страна внешнеполитическим угрозам?

«Свободная пресса» завершает серию публикаций, посвященную ответам на эти вопросы. Начали мы с военной тематики, геополитики и определению места России в мире с точки зрения «друг или враг». Сегодня на повестке дня — экономика России. Как она изменилась за 10 лет, размышляет президент Союза предпринимателей и арендаторов Андрей Бунич.

«СП»: — Андрей Павлович, как за 10 лет изменилась структура собственности, контроль над крупнейшими активами и финансовыми потоками?

— В «нулевые» олигархи, наверное, были одним из ключевых явлений в экономике. В обществе было недовольство и олигархами, и итогами приватизации. Приход Путина трактовался как возможность изменить существующую систему. К середине «нулевых» разговоры, что государство должно вернуть стратегические активы, превратилось в мощный мейнстрим.

Впрочем, в каждом случае перехода собственности обратно в руки государства платился большой выкуп. Чтобы вернуть «Газпром», было заплачено 10 млрд долларов. Чтобы купить «Сибнефть» у Абрамовича, уже государственный «Газпром» заплатил 13 млрд долларов — при том, что Абрамовичу компания досталась всего за 100 млн долларов. Деприватизация оказалась очень дорогой. Но, видно, кому-то было выгодно, чтобы каждый олигарх получил напоследок огромные деньги.

Наступление на олигархов тут же привело к волне государственного рейдерства. Под вопли об участии государства, возникло резкое усиление силовиков и правоохранительных органов, которые начали усиленно внедряться в бизнес. Этот процесс принял невероятные масштабы.

Большинство олигархов чуть подвинулись, но остались при деле. Но к ним еще добавилась орда корыстолюбивых чиновников и правоохранителей, которые по сути своей были неприспособленными к бизнесу, но жаждали больших денег. Неудивительно, что контроль силовиков приводил к развалу многих предприятий и целых отраслей. В итоге, благая идея — заменить олигархов силовиками — нанесла колоссальный вред экономике страны.

К 2008 году потенциал захватов исчерпался. Все, что можно было захватить и развалить, было захвачено и развалено силовиками. К концу «нулевых» снова возникла идея масштабной приватизации. Высшие лица государства — Медведев, Кудрин, Шувалов, Дворкович — вдруг начали выдвигать лозунги тотальной приватизации. Весь 2010 год всеми силами внедрялась мысль, что государство должно расстаться с большей частью собственности...

«СП»: — Почему такая нелогичная цепочка: приватизация, потом государственное рейдерство и возврат собственности, а теперь — новая приватизация?

— Это следствие финансовой политики, которая проводилась все эти годы. Я называю ее «кудриномика». Она обеспечивала, прежде всего, интересы спекулятивного капитала, и представляла набор обязательств перед западными контрагентами, благодаря которым те должны были получить устойчивую схему извлечения доходов из РФ. В обмен, я предполагаю, Запад поспособствовал тому, чтобы установились высокие цены на нефть.

«СП»: — Разве это возможно?

— Вполне. На Западе одни и те же компании работают и на нефтяном, и на финансовом рынках. Главными нефтетрейдерами являются Goldman Sachs и Morgan Stanley. Это инвестиционные банки, но на них же приходится примерно половина нефтяных контрактов в мире. Поэтому обсуждать с ними можно оба вопроса — интересы спекулятивного капитала в РФ и цены на нефть — что Кудрин, вероятно, и делал.

Главный вопрос — было ли выгодно такое соглашение: высокие цены на нефть взамен условий, необходимых спекулятивному капиталу. Может быть, лучше было бы обойтись низкими ценами? Компенсировали ли повышенные цены негативные последствия, к которым привело принятие жестких условий Goldman Sachs и Morgan Stanley? Я не уверен. Точнее, уверен в обратном.

«СП»: — Какой список условий выставлялся Кудрину?

— Он традиционно оформлялся в виде меморандумов МВФ, которые Кудрин безукоризненно выполнял. Он никогда не отклонялся от указаний МВФ. Даже если накануне Кудрин говорил что-то другое, после получения подробной инструкции, разъясняющей, какая именно политика является правильной, он менял свою точку зрения.

Западу, прежде всего, нужен был четкий, практически фиксированный, курс рубля. Деньги вводятся в Россию для спекуляций в долларах или евро, здесь они обмениваются на рубли, прибыль снова переводится в твердую валюту, и выводится из России. Стабильный курс рубля в этой схеме — условие принципиальное. Это требование легко прикрывалось благостными разговорами, что наша валюта должна быть стабильной.

К концу медведевского срока Кудрин свел колебания рубля к колебаниям цены на нефть. Если посмотреть корреляцию нефть-рубль, она усилилась с начала «нулевых», а сейчас и вовсе достигла 100%. Это чрезвычайно удобно международным финансовым структурам.

Еще одно условие Goldman Sachs и Morgan Stanley — наличие у России золотовалютных резервов. Нам объясняли, что у нас накапливается заначка на черный день, которая нас поддержит. Но при этом ничего не говорилось, что заначка предназначена не нам, а финансовым структурам, которые оперируют на рынке. Нашими резервами Запад гарантирует возврат денег, которые вводит в Россию.

Это легко доказать: график золотовалютных резервов полностью РФ, с точностью процента, повторяет колебания и изменения внешней задолженности РФ. Если, допустим, золотовалютные резервы 500 млрд долларов, то и внешняя задолженность — 500 млрд.

Это началось с 2006 года, когда Кудрин принял условие МВФ о свободном движении капитала. Чего, кстати, не сделал Китай в том же 2006 году. Теперь понятно, к чему это привело — к огромным проблемам у России, и успехам у Китая. Сегодня золотовалютные запасы Поднебесной выросли с 1,5 трлн долларов до 3,5 трлн, а наши резервы уменьшились — с 600 млрд долларов до 500 млрд.

Контроль наших бюджетных расходов — еще одно требование международных спекулянтов. Им не нужно, чтобы мы тратили деньги на социальные программы. Спекулянтам, напротив, нужно, чтобы мы приняли правило расходования нефтегазовых доходов. Иначе не все деньги пойдут в страховку — золотовалютный резерв.

«СП»: — Получается, государство одной рукой копит резервы, а другой занимает — через структуры полугосударственных корпораций, вроде «Газпрома» и Роснефти?

— Да. Политика Кудрина привела к тому, что пузыри в России возникли на всем — на фондовом рынке, на рынке недвижимости. Что самое печальное — под это подтянулись внутренние цены. Мы стабильно имеем инфляцию 10% в год — только по официальным данным. Если брать активы, фондовый рынок и недвижимость, инфляция получится астрономической. Все было надуто таким путем, чтобы получить прибыль исключительно для тех, кто вложился в этот пузырь.

Сейчас, когда возможности российской экономики подходят к концу, на свет появляется план новой приватизации. Ребята из Goldman Sachs и Morgan Stanley как бы говорят: у вас уже все, благодаря свободному движению капиталов, вытекло, но кое-что осталось. Давайте-ка, подпишите приватизационный план на 10 лет — мы будем потихонечку принимать ваши активы, и вы еще какое-то время протяните.

«СП»: — Возможно ли при таком раскладе развивать экономику?

— Развития в этом случае не предусматривается, поскольку подорвана базовая конкурентоспособность. А подорвана она потому, что существует паритет покупательной способности, или ППС (на одну и ту же сумму, пересчитанную по текущему курсу в национальные валюты, в разных странах мира можно приобрести разное количество товаров и услуг; разница в этом наборе услуг за те же деньги и есть ППС, — «СП»). В результате пузырей паритет рос (объем товаров и услуг, которые можно купить в России, становился меньше). В принципе, это лечится девальвацией. Но, как считает один из идеологов «Стратегии-2020» Владимир Мау, девальвация имеет смысл при значении ППС до 20-30%, а у нас этот показатель достигает 60-75%. (Для сравнения: перед 1998 годом ППС не доходил до 40%, а потом, после кризиса, упал до 10%).

Получается, Кудрин примерно к 2003-2004 году вышел за рамки, предусмотренные теорией Мау (необходимость девальвации при значении ППС 20-30%). С этого времени он перестал учитывать фактор конкурентоспособности в своей политике. Тогда мы прошли точку невозврата, и постепенно приплыли к ситуации, когда, действительно, уже невозможно ничего сделать. Ну, или обвалить рубль в пять раз.

Но это не все мины. Еще одна мина, которую заложил Кудрин — мина амортизации. Как известно, амортизация — вкладывание части стоимости продукции в обновление производственных фондов. Кудрин умудрился на 10 лет забыть само слово «амортизация». Можно проштудировать все его выступления — он его никогда не упоминал.

«СП»: — Что это означает?

— Что все эти десять лет негласно поощрялся развал производственных фондов, проедание всего и вся. Минфин, получается, причастен к тому, что у нас все разваливается, взрывается, тонет. Об этом сейчас никто не говорит.

Деньги, отчисляемые на амортизацию, по-хорошему составляют 5-10% ВВП в год. Получается, за 10 лет мы проели ВВП страны за год. Эти деньги кем-то получены — и потрачены. Кудрин поспособствовал исчезновению этих средств. И их теперь неоткуда взять.

Вместе эти факторы создают колоссальную нагрузку на финансовую систему страны. Забыта конкурентоспособность, ППС, амортизация, отложенные расходы — рубль отвечает только интересам группы иностранных инвесторов. Эти инвесторы выкачивают капитал из России, а потом предъявят нам приватизационный акт. А если мы откажемся от участия в игре — всплывет куча проблем. Они заберут свои деньги, «заработанные» за 10 лет, а мы останемся наедине с изношенными основными фондами и отложенными расходами. Спекулянты скажут, что российский инвестиционный климат им больше не нравится, — а значит, вкладывать в развитие России никто из них не станет.

«СП»: — Лучше или хуже за эти 10 лет стали жить рядовые россияне?

— Чтобы это понять, нужно учесть блага, которые потреблял средний гражданин, в натуральном выражении. Нужно учесть общественные фонды потребления (образование и медицина, которые были бесплатными), доступ к общественным благам (бесплатным паркам, пляжам, парковкам), наконец, общественные шансы человека (возможность получить высокооплачиваемую работу, купить жилье или дачный участок).

Кроме того, нужно сделать поправку на реальное расслоение общества. У нас 5% богатых, 15% — не Бог весть какой средний класс, и 80% бедолаг, половина из которых абсолютно бедны. В этой ситуации нельзя ориентироваться на среднюю зарплату, о неуклонном росте которой нам говорит официальная статистика. Но даже по сравнению с этой средней зарплатой, больше похожей на среднюю температуру по больнице, цены на жизненно-необходимые блага за 10 лет выросли. А цены на жилье — выросли очень сильно. Я уверен, что у 75% населения не остается свободных средств после выплаты необходимых платежей — так показывают маркетинговые исследования. Эти 75% россиян живут так же, как 10 лет назад, а питаются даже хуже.

К чему привели эти 10 лет? В нашей экономике 110 из 120 отраслевых сегментов не могут конкурировать в принципе. Мы сидим на импорте, потому что никто не следил ни за продовольственной безопасностью, ни за финансовой, ни за экономической. За 10 лет «процветания» из 25-30 регионов-доноров осталось только ТРИ региона.

В этих итогах — суть «кудриномики». В краткосрочном плане Алексей Кудрин создал иллюзию финансовой стабилизации, искусственное равновесие. На самом деле, мы кругом должны. Об этом косвенно сказал Путин, выступая перед тремя каналами: «Достаточно сделать два-три неверных шага, и все, что было раньше, может накрыть нас так быстро, что мы даже оглянуться не успеем. У нас все сделано на живую нитку и в политике, и в экономике». И в данном случае Путин совершенно прав.

Другое мнение

Наталья Зубаревич, директор региональной программы Независимого института социальной политики, профессор МГУ:

— В минувшем десятилетии восемь лет были годами экономического роста. Если брать не с «нулевых», а с 1998 года, валовой региональный продукт вырос в 1,8 раза. Кризис этот рост, конечно, подрубил.

Это был период экстенсивного экономического роста. Без особых изменений пропорций, с небольшим подтягиванием слаборазвитых регионов за счет очень большого объема перечислений из федерального бюджета — они тоже учитываются в валовом региональном продукте.

По доходам населения, это был период достаточно сильного роста. Доходы выросли, по сравнению с 1998-м, в 2,3 раза. Быстрее всего росли зарплаты у населения в слаборазвитых регионах — за счет масштабной федеральной помощи.

В целом, если брать этот отрезок, у нас даже произошел эффект сглаживания региональной дифференциации. Но основным драйвером сглаживания был не самостоятельный рост слаборазвитых регионов, а усиление перераспределения.

За этот же период экономика еще больше сконцентрировалась в Москве. Доля Москвы чудовищно высока — 23% валового регионального продукта страны. Это следствие сверхцентрализации, того, что даже часть нефтегазовых доходов у нас приписывается к Москве. Поэтому сглаживание есть, но драйверов среди сильных регионов, которые могут самостоятельно и быстро развиваться, мы так и не получили.

Система работает как пылесос: вытягивает все деньги из регионов, концентрирует их на федеральном уровне, а потом федеральный бюджет их перераспределяет в пользу слаборазвитых. Вот и получается: подтягивать — подтягиваем, а устойчивого экономического роста на основе конкурентных преимуществ так и нет.

«СП»: — Вы говорите, мы наблюдаем рост. Это рост, прежде всего, за счет нефтегазовой отрасли?

— Почему?! Росли и регионы, у которых нет нефтегазовых доходов. Надо понимать: экономический рост в России был. Никто этого не отрицает. Он был довольно большим — 5-7% в год. Другое дело, этот рост не дал нам устойчивого развития более сильных регионов с конкурентными преимуществами.

«СП»: — А по идее, должны быть драйверы роста из числа регионов?

— Конечно. Но у нас получилось так, что быстрее всего рос Южный федеральный округ — за счет эффекта низкой базы и эффекта перераспределения. Кроме того, быстрее всего росли федеральные города и агломерации. Агломерационный рост — это нормальное явление, нормальное конкурентное преимущество. Но в России этот рост — еще и следствие сверхцентрализации.

Словом, рост у нас был, но по пропорциям и по драйверам — не очень правильный.

«СП»: — Какие регионы могли бы стать точками роста?

— Любые регионы с конкурентными преимуществами — наличием ресурсов и агломераций. Но у нас, к сожалению, нет регионов с конкурентными преимуществами в виде лучшего человеческого капитала (Москва и Питер не в счет). Кроме того, у нас везде плохо с институтами — это тоже важный фактор роста. Когда у вас хорошая институциональная среда, к вам идет бизнес, вы развиваетесь. Вот таких регионов в России практически нет.

Наш рост ковыляет на трех ногах. Первая нога — ресурсы, вторая — выгодное географическое положение (за счет этого, например, растет Ленинградская область, Краснодарский край ), третья — агломерации. Впрочем, слаборазвитые регионы растут еще и просто на федеральной помощи, но это не ноги, а костыли.

«СП»: — Сейчас в моде говорить о второй волне индустраилизации...

— У нас есть регионы со вторичной индустриализацией, правда, их немного: Ленинградская и Калужская области. В кризис, конечно, российская промышленность просела — мы до сих пор не восстановились после 2008 года. Основные фонды изношены, инвестиций недостаточно, но сказать, что она вот-вот рухнет, я не могу.

Другое дело, волна новой индустриализации в России вряд ли будет массовой. Основные причины — плохой инвестиционный климат, дорогая рабочая сила. Скажем так, у нас невысокие конкурентные преимущества для новой индустриализации, почему к нам должны идти инвесторы? Я, например, особых преимуществ не вижу.

«СП»: — Нас пугают второй волной кризиса. Как минимизировать его последствия?

— Она уже началась, что значит — пугают?! Первую волну залили деньгами. В итоге, у нас не произошло то, что должно происходить при любом кризисе — санации и выхода с рынка неэффективных предприятий. В России этого не было: увольнения запретили, вкачали очень большие деньги в поддержку занятости, даже на самых неэффективных производствах. Вместо того, чтобы переучивать людей, повышать их мобильность, мы оставили все как есть.

Поэтому вторая волна будет идти так: если в бюджете денег хватит, то попытаются залить еще раз. Ничего другого они не умеют, а санации боятся, потому что это означает сильный рост социальной напряженности. Если денег не хватит, будет повторение 1990-х: начнут закрываться худшие предприятия, люди сами будут искать какой-то выход из положения.

Политика властей понятна, она вряд ли будет меняться. Все зависит от запаса прочности российского бюджета и внебюджетных фондов.

«СП»: — Вы считаете, эта политика — тупиковая?