Быть русским — значит, быть свободным

Давайте снова поговорим о русском народе. О чём ещё говорить еврею с чеченцем? Или татарину с карелом? Или осетину с башкиром? О нём, конечно, о своём, нашем, великом и сложном русском народе.

Тема неисчерпаемая. И необъятная. Но, кажется, вот сейчас, вот совсем недавно, наконец, стало выкристаллизовываться понимание, кто же он такой — «русский».

Я на Урале, в Екатеринбурге, где проходит «Фестиваль культур», посвящённый культурному и национальному многообразию России.

И на своём творческом вечере русский писатель Эргали Эргалиевич Гер рассказал нам, что его родной Вильнюс ещё совсем недавно был городом попреимуществу русским. Этнические литовцы обитали в сельской местности. И так было почти везде.

В Туркмении, Узбекистане, других азиатских республиках, большие города были населены русскими, люди жили, почти не соприкасаясь с нерусифицированной частью местного населения, видели аборигенов только на базарах, и потому знали на местном языке только одну фразу «слишком дорого».

Об этом поведал один из слушателей. Я и сам мог бы добавить, что Грозный был городом русским, несмотря на то, что к концу эпохи СССР в нём жило много чеченцев. Всё равно русский. Потому что город.

Эргали Гер привёл слушателей к мысли, что русский — значит городской. Изначально. Да, согласились все, Русь — Гардарика, страна городов. Древляне, кривичи, вятичи и прочие, снимаясь с земли и уходя в города становились русскими. Города русские ставить умели. За тридцать дней в голом поле могли построить крепость.

Русские всегда умели и умеют не только строить города, но и обустраивать городскую жизнь, которая всегда есть жизнь у княжьего престола, жизнь государственная; адаты и все иные прелести общинного бытия остаются там, в деревне.

Недавно в «Русском Репортёре» появился материал о жизни русских в Чечне. Сопроводительная статья от редакции названа была «Русский — значит современный». Это разлито в воздухе, это звенит в эфире, похоже, мы подступились к согласному пониманию о том, кто такие русские, и что такое русский народ.

Русский — это уровень цивилизованности. Высокий уровень. Русский — это человек, поднявшийся над племенными предрассудками, преодолевший узко-этническую или местническую ограниченность. Готовый открыть для себя мир и открыть себя миру. Со словом или с мечом, как придётся.

Русский — это Александр Суворов. Русский — это Лев Толстой. И русский — это Афанасий Никитин, купец, говоривший на четырёх языках, проживший много лет в Индии, но сердцем и умом всегда привязанный к русской земле. Потому что русский — не космополит. Открытый миру, он не теряет корней. Русский — это тот, кто сохраняя себя, сделал шаг в космос Иного.

Вместе с тем, неправы те, кто говорит: нет такой национальности. Кто говорит, что русские — это смесь всех кровей, что нет у русского народа генетической основы.

На это можно ответить, что все народы создавались как синтез, смешение, объединение разных племён, это не исключает их обретённой новой и исключительной идентичности.

На уровне инстинкта, интуиции, очевидности каждый из нас понимает, что русский антропологический тип существует. Он не может быть описан в категориях замера черепа линейкой, но он есть.

И мы всегда безошибочно определим, узнаем, вычислим русского в любом окружении. И не только мы. Все иноземцы, туземцы, аборигены в новых колонизаторах узнают русских, отличают от прочих белых людей. Да, они зовут русскими и удмуртов.

Потому что им видна истина. Те удмурты, которые колонизируют мир, стали русскими. Удмуртские удмурты всегда остаются в Удмуртии.

Прежде, чем открыть двери наружу, ты должен открыть двери внутрь. Прежде, чем пойти за три моря конкистадором, искателем, колонизатором, ты должен стать русским — то есть свободным. Иначе, оставаясь «чеченцем», ты можешь уехать в свою Америку только как беженец, refugee, ах, попросить политического убежища, потому что ты «чеченец» и тебя обижают «русские». Как семья Царнаевых.

Не лучше ли стать русским и самому всех обижать?

Или, скорее, всех опекать. Обо всех заботиться.

Русский — это ответственность за судьбы всех вообще. И русский — это свобода выбора. Русский может стать мусульманином. Это нормально. Русский может это себе позволить. Он станет мусульманином и останется русским. Потому что это очень сильная основа — русский.

А ингуш не может стать католиком. Если он станет католиком, он перестанет быть ингушом. Если ингуш хочет стать католиком, он сначала должен стать русским.

Тогда он станет свободным, и может стать католико или индуистом. Он может выбрать себя сам, если он — русский. Если он аварец, у него нет выбора.

Такова реальность Евразии. Только через русское открывается весь мир.

Но, снова — русские существуют. Как самостоятельный этнос. Со своим неповторимым генетическим кодом. И русская деревня, из которой волнами выходит русский народ, является ступенью преодоления, и в то же самое время вековым хранилищем несокрушимого русского генофонда.

Итак, русские — это уникальная этническая общность, со своей собственной культурной идентичностью, со своей генетикой, кровью и антропологическим типом. И русские — это степень цивилизованности, это городские, современные, свободные, государственные, выше и вне этнической узости.

Два суждения, противоречащие друг другу. И, тем не менее, оба верные. Линейного решения для этого противоречия нет. Только вместе два подхода способны определить русский народ. Подобно тому, как волновая и корпускулярная теории света только совместно могли описать его природу.

Пока не была сформулирована квантовая теория. «Квантовая теория» русского народа ещё будет создана, ещё предстоит.

Пока этническую и сверх-этническую сущности русского народа соединяет только одна его черта. Этатизм. Державность. Русский человек — княжий, державный, имперский, советский, то есть всегда — государственный. Государственный житель, по Андрею Платонову.

Он же — сокровенный человек. Русский — это государственный человек. Не обитатель местечка, не злобный сепаратист, не экономический интересант. Русский — это не просто обладатель российского паспорта с пропиской.

Русский есть душевно включённый в русскую государственную историю житель русского государства. Таково, если хотите, «квантовое» определение русского народа.

Но почему русскому так нужно государство? Потому ли, что он раб, холоп, мазохист, вечно в поиске строгой госпожи, с уздой и плетью?

Или наоборот?

Русскому нужно государство потому, что он ярый, беспримерный, беспримесный индивидуалист. Он вольный, свободный. Слишком свободный. Ошибались все, и народники, и западники, которые полагали русский народ приверженным к общинной жизни, к коллективизму.

Одни видели в этом его добродетель, другие — порок, а заблуждались и те, и другие. В мире нет такого индивидуалиста, такого эгоиста, как русский человек. Поэтому он может покорить Сибирь, да и весь мир. Но развалить собственную страну.

Растащить по кусочкам! Русский индивидуализм в отсутствие сильной государственности разрывает на части русское общество. У русских слабо развит «малый коллективизм», столь характерный для милой Европы.

Русские не способны селом собраться и починить печку своей старушке, засыпать ямы на дороге, избрать хорошего старосту. Русские ждут от государства, что оно приедет и засыплет ямы. Это русский коллективизм, «большой коллективизм», государственный.

В современной России социализм может быть только государственным, а государство — только социалистическим. У нас не может быть муниципального социализма, не получится. И капиталистическое государство у нас невозможно, оно равно отсутствию государства, победе хаоса.

Нет русского государства после социализма, только стаи волков рыскают по русскому лесу, и злые медведи-шатуны бродят по бурелому.

А когда нет великого русского государства, то пошло оно всё к чорту! Русский человек не станет жить для своей уютной деревушки.

Если нет государственной жизни, тогда к чорту деревню с её печками и ямами! Русский человек поедет в Гоа, прогонит смуглых коротышек, построит бар и будет сидеть на пляже и мыть свои сапоги в Индийском океане.

Иногда открывают на планшете сайт «Свободная Пресса» и читают, что там, в родной России. Появилось ли у нас снова русское государство. И не пора ли тогда вернуться домой.

Герман Садулаев https://aftershock.news

* * *

О русской спонтанности

Вот уж легенда так легенда. Ну какая может быть спонтанность в конструкции танка Т-34? Или космического корабля «Восток»? Где хоть толика спонтанности в Единой энергосистеме СССР, являющейся плодом тотального расчёта на столь высоком уровне, какой только был доступен человечеству в тот момент? Где спонтанность в водородной бомбе и атомоходе «Ленин»? Где спонтанность в Госплане?

Или это всё-таки проклятый совок, свалив старую империю и заняв её место, сдал в утиль ту Россию, которую «умом не понять»?

Ничего подобного! Военный характер империи — а дореволюционная Россия была почти беспримесно военной, что и отражено в бессмертном творении Сида Мейера — предполагает постоянный расчёт ресурсов,процессов, скоростей, огневой мощи, способности контролировать территорию. Причём, на всех уровнях административного аппарата.

Даже люди фронтира были какими угодно, но не спонтанными. Посмотрел бы я на бесшабашность Хабарова, если бы он оказался с загнанными лошадьми, без еды и без боезапаса посреди враждебных амурских жителей. Ага. Ерофей Палыч, судя по тому, что я о нём читал, был восхитительно, удивительно предусмотрительным сукиным сыном. Только такие и прирезают к стране земли миллионами квадратных вёрст.

Так откуда же явилась спонтанность? Ответ многим не понравится: из праздности и безответственности. Главным автором теории спонтанности стал Лев Николаевич Толстой, который, антре нуа, в причинах победы над Наполеоном не понял абсолютно ничего. И немудрено. Лев Николаевич ответственных должностей не занимал. Повоевал в молодости, да и отправился плодить Катюш Масловых в своём имении.

А подхватили эту теорию люди, которые в государственном механизме и национальном характере русских понимали ещё меньше — относительно праздные дворянские писатели и журналисты столичных газет. В дальнейшем теория спонтанности получила сильнейшую поодержку у сильно пьющих и не слишком трудолюбивых шестидесятников. Оттуда, оттуда растут и ноги у победы над нацистами с одной винтовкой на троих. От детского непонимания, что в противотанковой пушке полторы тысячи деталей, выпущенных на пятидесяти заводах.

Люди же, побывавшие в чиновничьем кресле, видят Россию совсем другой. Мельников-Печерский в «Очерках мордвы» и других исторических трудах живописует семивековую железную поступь русского православия, не остановленную даже монгольским разорением и стихшую лишь в 70-е годы позапрошлого века. Салтыков-Щедрин бичует трагедию страны, стенающей от ЗАОРГАНИЗОВАННОСТИ и вытекающего из оной произвола.

Крушение и Российской империи, и СССР произошло не в последнюю очередь потому, что система планирования перестала получать адекватные её возможностям задачи. А уж кризис целеполагания мгновенно разложил и элиту, и народ. Так вот, у меня и вопрос: где тут место для спонтанности? То есть, понятно, что в состоянии полураспада русские спонтанны. Кто угодно при таких делах спонтанен. Но считать это национальной чертой? И даром не нать!

Продолжу мысль, пожалуй.

Несмотря на всю нашу т.н. надежду «на авось» — русские имеют крайне технократический склад ума. Математика, теоретическая физика, программирование, конструирование — это наше всё.

Отрывок книги Солоневича «Народная монархия»:

КРИВЫЕ ЗЕРКАЛА

Психология народа не может быть понята по его литературе. Литература отражает только отдельные клочки национального быта — и, кроме того, клочки, резко окрашенные в цвет лорнета наблюдателя. Так, Лев Толстой, разочарованный крепостник, с одной стороны, рисовал быт русской знати, окрашенный в цвета розовой идеализации этого быта, и, с другой, отражал чувство обреченности родного писателю слоя. Ф. Достоевский — быт деклассированного и озлобленного разночинца, окрашенный в тона писательской эпилепсии. А. Чехов — быт мелкой интеллигенции, туберкулезного происхождения. М. Горький — социал-демократического босяка. Л. Андреев — просто свои алкогольные кошмары. Алкогольные кошмары Эдгара По никто не принимает за выражение североамериканского духа, как никто не принимает байроновский пессимизм за выражение великобританской идеи. Безуховы и Волконские могли быть. Каратаевых и Свидригайловых быть не могло. Плюшкины могли быть, как могли быть и Обломовы, но ни один из этих героев никак не характеризует национальной психологии русского народа.

«Русскую психологию характеризуют не художественные вымыслы писателей, а реальные факты исторической жизни.

Не Обломовы, а Дежневы, не Плюшкины, а Минины, не Колупаевы, а Строгановы, не «непротивление злу», а Суворовы, не «анархические наклонности русского народа», а его глубочайший и широчайший во всей истории человечества государственный инстинкт.»

Дивов года два назад у себя в блоге написал: «Американцы тоже хотели сами делать РД-180, но когда увидали нашу техническую документацию... Решили, что дешевле и надежнее покупать готовые двигатели. Потому что построить что-то по нашим чертежам можем только мы!»

Это так. Военный и служилый характер Империи. Только в ней раскрываются лучшие черты русского народа.

Русские — самый свободолюбивый народ в мире. Именно поэтому нам нужна Империя. Как организующий момент. Дарующий смысл целеполагания. Нет целеполагания, — нас разносит внутреннним давлением.

Собственно, А.Блок давно сказал про русских:

«Мы любим всё — и жар холодных числ,
и дар Божественных видений.
Нам внятно всё: и острый галльский смысл
и сумрачный германский гений»

Спонтанность Кошкина проявилась в ставке на мощное орудие в ущерб быстроходности и маневренности — важнейшим характеристикам танка в соответствии с тогдашней мировой тенденцией танкостроения.

Спонтанность Королева — в знаменитой надписи мелом на доске: «Луна твердая».

Спонтанность водородной бомбы — в «слойке Сахарова» и «лидочке».

Про спонтанность Бартини не знает только тот, кто не хочет знать (знаменитая фраза Яковлева: «А что мы здесь ломаем головы? У нас же Бартини есть!»).

Именно такая спонтанность русских породила знаменитое правило менеджеров Микрософта:

— Если задача требует трудоемкого и кропотливого программирования — отдай ее китайцу.

— Если задача требует нестандартного, творческого подхода — отдай ее индусу.

— Если задача неразрешима в принципе — отдай ее русскому.

Понятно, что за каждым таким актом спонтанности следует тщательное планирование и десятки тысяч человеко-часов кропотливого инженерного труда. Но она, спонтанность, чем-то напоминает соль инженерного дела. С одной стороны, «едят ли безвкусное без соли?» С другой стороны, упаси Господь питаться одной солью.