Александр Халдей. «Доброе утро, последний Герой!»

В информационной войне России и Запада с каждым днем все сильней возникает проблема культурного суверенитета. Это проблема не только наличия, но и содержания идеологии. В центре споров — фигура современника как нормативного образца для подражания.

Мы живём в интересную эпоху слома шаблона восприятия мира у нашей правящей элиты. И пока у элиты психологическая ломка, пока она впитывает кожей рефрен «Гуд бай, Америка!» и привыкает к мысли о возвращении в лоно своего постылого для неё Отечества, народ терпеливо ждёт, когда элита определится и займёт окончательную позицию. В зависимости от этой позиции будет ясно, примет народ элиту в качестве авангарда или отвергнет. И тогда в стране стремительно появится новая элита, несущая новые ценности и новые образцы поведения.

В принципе, всё новое — это хорошо забытое старое и вся новизна с необходимостью сводится к синтезу давно испытанных ранее, но на каком-то этапе отвергнутых ценностей. Таких как вера и верность, труд и дружба, любовь и порядочность, доброта и скромность. Всё, что было отвергнуто на пути слияния с Западом. Россию всё время в её истории качает то к Европе, то от Европы. То мы в неё стремимся, то от неё отгораживаемся. И поэтому нынешний этап отгораживания от Европы — это объективный качок маятника нашего исторического процесса. 50 лет мы смотрели на Европу и Запад как на норматив и для многих они стали землёй обетованной, на которую устремлялись со словами «Отстань, родина!» Теперь столько же будем от Европы отдаляться.

На тех, кто туда вырвался, здесь смотрели с завистью, поэтому самой страшной тайной тех, кто уехал, стало молчание по поводу того, что им там плохо, и они совершили ошибку. Как оказалось, никому там они не нужны и выжить там не могут. Эмигранты сразу падали на самое дно социальной пирамиды, их дипломы не признавали, их языковой барьер оставался на всю жизнь непреодолимым. Культурный барьер тем более обнаруживал их неспособность стать местными, они всю жизнь оставались чужими.

Если вы не хоккеист или не работник искусства, ваша судьба незавидна. Вы эмигрант, вращающийся в своей эмигрантской общинке и выживающий за счёт всякой мелкой работы в её лоне. Кандидаты наук нормально относились к работе мойщика посуды и заправщика на бензоколонке и радовались через два-три года месту мелкого служащего в какой-нибудь муниципальной больнице. Верхушкой карьеры доктора математических наук становилась работа программиста. Причём, если выяснялось, что он — доктор наук, его увольняли как работающего не по своей квалификации, и он был виноват в обмане работодателя. Работодателю требуются программисты, а не доктора математических наук. Проблемы с последующим трудоустройством были гарантированы.


Джеймс Тиссо. Отъезд блудного сына. 1882 год.

Депрессии стали самой распространённой болезнью в эмигрантской среде. Люди просто ломались. В середине жизни начинать всё с нуля на чужбине — это наказание, хуже тюремного срока. Из России этого было не видно, а там через это прошли все. Семьи распадались, эмоциональная связь терялась, дети сразу становились чужими. Они сразу вливались в языковую среду и презирали родителей за неспособность общаться. Русский они учили вынуждено и неохотно, между собой говорили по-английски и главным результатом такого цивилизационного выбора так или иначе всегда становилась личная катастрофа, о которой тщательно умалчивали даже члены одной семьи. Признаться в ошибке было совершенно невозможно, это означало признать напрасность всей жизни.

Именно такую депрессию сейчас переживает наша политическая элита, полвека вынашивавшая мечту об эмиграции, совершившая её и убедившаяся в тщетности своих мечтаний и бесплодности надежд. Даже деньги и особняки на Западе не позволяют им встроиться в среду и стать местными. Никакие законы, как им казалось, защищавшие святость частной собственности и банковской тайны, не защищают их от ограбления по месту переезда.

Дети учатся и работают, но судьба их сомнительна. Как они ни старались заслужить признание местных демонстрацией ненависти к России, их не приняли и за своих считать не стали. Они существуют в изоляции, минимальных контактах с местной деловой средой и носят презрительное клеймо русского, к тому же вора и предателя. Как-то получилось не совсем то, что виделось в розовых мечтах.

Я стою на горе и в долину смотрю,
Сердце бьется в груди: «Эх, скачусь, полечу!»
Оттолкнулся я палками, вниз полетел,
Но тотчас осознал — не того я хотел.

Теперь наша элита вдруг обнаружила, что компрадорство — нерентабельный бизнес и рентабельнее стало возлюбить Отечество и броситься к нему на грудь. Привыкшие мгновенно перестраиваться и колебаться вместе с линией партии, вчерашние компрадоры поймали новый тренд на патриотизм и наперегонки стали декларировать озабоченность судьбами Отечества, чей дым им вдруг оказался сладок и приятен.

Такая смена амплуа извлекает из народа крики Станиславского «Не верю!», но судьбу элит не народ решает, а начальство, поэтому они не очень озабочены своей кричащей неадекватностью. Им главнее не возбуждать гнева тех, от кого зависит их карьера и судьба.

Все видели и в состоянии шока наблюдали перлы деятелей кемеровской власти, когда одни администраторы обвиняли пострадавших в бунте и пиаре на крови, другие убеждали, как им теперь будет здорово — ведь за каждого погибшего власть выплатит по целому миллиону. И вот мужчина, потерявший трёх детей, жену и сестру, станет обладателем аж пяти миллионов! И администратор светился от чувства своего успеха и понимания того, какое счастье свалилось теперь на голову пострадавшего.

Конечно, он скажет, что имел в виду не это, но все поняли именно это. Все, кто смотрел эти выступления, не верили своим ушам и глазам.

Дело в том, что критерием адекватности высокой должности с советских времён у нас считается умение угадывать волю начальства, а не народа. Обладание системой моральных ценностей тут является признаком профнепригодности, мешает карьере и не позволяет влиться в среду себе подобных. Моралист отторгается управленческой тусовкой. Среднестатистический чиновник шёл к своей должности по головам, предавал, лгал, втирал очки начальству, избегал ответственности, терпел унижения и творил притеснения.

Главное — он умел давать наверх картинку благополучия — и за это его поощряли. Он вокруг себя видит только таких же, как он и считает это нормой. От него не требуют этики и идеологии, от него требуют спокойствия во вверенном ему объекте. И когда спокойствие нарушается, всё убожество административной местной и центральной элиты просто выплывает на поверхность. Умение чувствовать уместность своих слов при общении с народом — последнее, что требуется от делающих карьеру чиновников.


Владимир Путин на совещании о ликвидации последствий пожара в Кемерове. 27 марта 2018 года.

Вся страна видела, с каким возмущением и брезгливостью Путин вёл совещания с кемеровской элитой. Ещё больше видели те, кто остался после удаления прессы — там Путин просто разнос устроил всем сверху донизу.

Понимая, что эта элита повсюду такая, и она совершенно не годится для борьбы за суверенитет, Путин начал процесс ротации кадров. Беда в том, что быстро этого сделать нельзя. Это была переходная элита, возникшая тогда, когда страна решала вопрос борьбы за власть на самом верху. В то время те, кто умел на местах добиваться спокойствия, были необходимы. Но теперь вопрос о власти решён. Она в руках той группы, которая борется за суверенитет и для неё компрадорская группировка смертельно опасна.

Как смертельно опасны и болваны, толпами заселившие этажи всей вертикали власти. И в такой ситуации мгновенно стала очевидна негодность всей местной элиты, сформированной в «святые 90-е», в период, когда Центр был занят борьбой среди себя и до стратегии руки не доходили. Сейчас дошли — и начался губернаторский звездопад. На очереди правительство.

Но сам Центр пока изрядно засорён старыми кадрами и быстро от них не избавится. А это значит, что борьба за суверенитет, которая начинается с идеологии, создающей запрос на новую культуру, с трудом получит новое содержательное оформление. Нет заказчика и нет исполнителя заказа.

Дело в том, что борьба за суверенитет требует смены политики в культуре. Прежде всего, нужны те социальные инженеры, которые спроектируют новые ценности и дадут образец нового героя, эти ценности несущего.

Как формируются новый культурный герой? Он наделяется атрибутами, выделяющими и отделяющими его от старых героев. В революцию это были комиссары в кожанках и пыльных шлемах. Новый герой того времени — Павка Корчагин. Ему подражали, его копировали, с него строили жизнь. Он иначе выглядел, иначе говорил, иначе думал. Типаж Павки Корчагина стал базовым для поколения, выигравшего Великую Отечественную войну. Так как возник запрос, возникли талантливые писатели, художники, скульпторы, режиссёры и актёры, создавшие не просто образ нового героя — создавшие другую этику и другую эстетику. Этику самопожертвования, аскетизма, подвига, самоотречения ради высокой цели, уходящей за пределы ценности отдельной жизни, и эстетику простоты и бескорыстности.

Когда начались 60-е, этот стереотип ломался созданием другого амплуа нового героя. В недрах Тавистокского института человеческих отношений был создан образ группы Битлз, которые резко отделили своё поколение от предыдущего. Длинные волосы. Другая музыка. Другая одежда, другое поведение, и главное — другой язык. Молодёжный жаргон того времени был создан социальными психологами для пропаганды наркотиков. Весь прочий антураж служил обеспечением этой цели.


Битлз. Первые гастроли в США. 1964

Если человек носил длинные волосы, расклешённые брюки и ходил на концерты популярных групп, где практиковалось вхождение в трансовое состояние коллективного экстаза — такой человек автоматически нёс на себе символику культуры потребления наркотиков. Битлы действительно стали новыми героями, всецело спроектированными в недрах психологических лабораторий. Длинные волосы сами по себе стали орудием пропаганды определённой идеологии, взломавшей границы государств с традиционными подходами к защите своего духовного пространства.

Сформировалась культура шока. Потребитель культурного продукта подсел на шок как на разновидность наркотика и для достижения опьянения, как во всяком наркотике, доза шока требовалась всё больше и больше. Наркотиком стало всё, что вошло в жизнь так называемого «современного человека» — мания бесконечного потребления, погоня за острыми ощущениями и удовольствиями, индустрия разврата, философия денег как мерила успеха и ценности жизни.

Когда в СССР пришла перестройка, которая была, по сути, попыткой вестернизации — то есть обычного развращения — советского традиционалистского сознания, то появился и новый герой. Он был слеплен по лекалам Голливуда — такой антисоциальный тип, волк-одиночка, со своим пониманием справедливости, которую он готов был отстаивать внезаконными методами — под провоцирование одобрения и сочувствие зрителей, которые ассоциируют себя всегда с главным героем и тоже хотели бы так, как он, да не могут или не смеют.

Герой нового времени конца 80-х — начала 90-х — это разочаровавшийся и озлобленный, нереализовавшийся и потерявший себя в обществе человек. Вспомните кино того времени — что было главными хитами? Фильмы «Америкен бой», «Меня зовут Арлекино», «Ворошиловский стрелок», концерты Виктора Цоя, биография которого говорила о том, что он был невостребован и так не мог найти себя в обществе, что работал кочегаром в котельной — апофеоз равнодушия к таланту. Песни Цоя — это предел одиночества личности в социуме. И, по сути, приговор этому социуму:

Мы хотели пить — не было воды.
Мы хотели света — не было звезды.
Мы выходили под дождь
И пили воду из луж.

Мы хотели песен — не было слов.
Мы хотели спать — не было снов.
Мы носили траур — оркестр играл туш...

Перед нами пример эмоционального заражения толпы негативными эмоциями в исполнении таланта. Действительно ли так всё было тоскливо и запущено, что духовный голод толкал буквально на питьё из духовных луж? Сейчас всё не так? Всё справедливо, светло и нефальшиво? Примитив повержен? Все ходят исключительно по музеям и по филармониям?

Мы понимаем, что нет, конечно. Нам есть с чем сравнить тогдашнее и нынешнее общество. Я не знаю, что пел бы Цой сегодня, но мы уже видим — состояние убожества современного общества и общества на излёте советской эпохи ни в какое сравнение между собой идти не могут. Но ведь люди сочувствовали тексту и верили, что всё обстоит действительно именно так!


Виктор Цой

В 90-е и вплоть до 2014-го года в культуре господствовал тот же асоциальный тип — внесистемного мента-спецзановца-следака (возможны варианты), который в атмосфере деградации всего и вся, пройдя через грязную войну или несправедливую тюрьму, кулаками и пистолетом вершит свою справедливость так, что его не отличить от бандитов, которым он как бы противостоит. Система сгнила, благородные разбойники — вершина морали и образец для подражания. Вот то, что всегда оседает в сознании зрителя и принимается им как безусловно адекватное отражение реальности после просмотра такого кино. В кино обыватель верит больше, чем в реальную жизнь.

И вот пришло время очередных перемен, которых мы ждём и требуем. С прошлым духовно-культурным багажом можно ехать только в плен. Но если взять курс на суверенитет и духовное возрождение, на избавление от фальши и тлена, то нужен и новый герой. Он должен сказать то слово, заветное и главное, которое от него ждёт народ. Но сам он не родится. Его должны создать те, кто всегда таких героев создаёт. Мы ведь не предлагаем ждать, когда из гущи народа родится проект танка Т-34 или ядерная бомба. Нет, мы собираем конструкторов и ставим им задачу. И они создают — Армату, С-500 и прочие уникальные виды оружия.

Кто же сказал, что образ героя нашего времени — это не оружие? Что вера в победу значит меньше, чем автомат? Так где же те, кто этого героя создадут? Того, кто разгонит серых туч войска и приведёт за собой Весну?

Творцы ждут, когда их призовут. Они создадут героя, он есть среди нас, но чтобы он вышел к нам, чтобы за ним пошли, нужно, чтобы был приказ. И пока приказа нет, последние герои старого времени вертятся среди нас и никак не могут уйти в прошлое. И мы ждём непонятно чего, вместо того чтобы проснуться однажды утром и сказать: «Доброе утро, последний Герой! И прощай. Герой нашего времени — уже не ты! У нас уже другое время!»

Так будет непременно. И совсем скоро. Потому, что мы все этого очень хотим и ждём. Ночь кончается. Наступает рассвет. Здравствуй, страна Героев!

Александр Халдей

* * *