6 женщин, или кто придумал 8 марта

Типы современной деловой женщины заложены ими: это либо вампир, ищущий обоснование для своих склонностей, сухая функционерка, интеллектуалка с больным самолюбием, комиссарша, привыкшая комиссарить настолько, что это и в постели никуда не девается. Они были первыми.
Шесть теней загромождают пути моего воображения: Цеткин, Люксембург, Арманд — иностранки; Крупская, Коллонтай, Рейснер — наши. Три нерусские фамилии тревожат мой сон в канун Международного женского дня. Это им мы обязаны самим достаточно уродливым понятием «женский праздник». Это они воплощают понятие «женщины революции» — то есть женщин, конечно, было много больше. Фанни Каплан, например. Или Розалия Самойловна Залкинд по кличке Землячка. Но Фанни Каплан — эсерка, по духу своему женщина восьмидесятых годов, народоволка, а Залкинд не только не женщина, но и не человек. Зверствами своими в Крыму она сама сняла вопрос о применении к ней любых человеческих критериев. Остались эти шестеро: прежде всего потому, что в каждой из них с небывалой полнотой и завершенностью воплощен один из типов деловой эмансипированной женщины. Подозреваю, что шесть их и есть.
Россия — мастерица по приручению и одомашниванию праздников. Все христианские обряды и торжества сделались у нас подозрительно языческими, тучными, пьяными. Идейный праздник 8-е Марта родился, когда в 1857 году нью-йоркские текстильщицы в этот день прошли по улицам родного города, требуя улучшений условий труда; 51 год спустя другие нью-йоркские текстильщицы повторили этот подвиг; а в 1910 году на Второй международной конференции социалисток в Копенгагене пятидесятитрехлетняя Клара Цеткин предложила в этот день отмечать международный праздник солидарности женщин-трудящихся. То есть женщины несоциалистической ориентации, а также представительницы праздного класса 8 марта должны впахивать, как все. Не знаю, почему Цеткин так уцепилась именно за 8 марта. Демонстраций трудящихся женщин было полно и до и после марша негодующих текстильщиц. Может быть, у бабушки мировой революции действительно что-то такое было связано с этим днем. Когда-то я поздравлял с 8-м Марта одну умную и язвительную женщину. «Благодарю вас, — усмехнулась она, — со мной это произошло в другой день».
Но Россия одомашнила и этот праздник женского труда: он превратился в триумф юмористической пошлости, в ежегодный «капустник» с участием Петросяна — Степаненко — Новиковой, в разговоры о тещеньках и зятьках, в открытки с кошечками… В общем, более человеческого государства, чем наше, я не знаю. То-то тут ни один закон не исполняется. На самую бесчеловечную вещь бантиков навяжут и бирюлек навешают. Был символ борьбы женщин за свои права — стал повод нализаться и потискаться. У нас даже про таких твердокаменных борцов (и верных друзей), как Цеткин и Либкнехт, сочинили клеветнические стишки: «Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет». Начнем с того, что это неправда! Она не носила кораллов, даже красных, революционных, — а он сроду не играл на кларнете. Но русский народ — веселый народ.
И потому поговорим об этих шести женских типах не с точки зрения их борьбы за права, но с точки зрения ниш, занимаемых ими в нашем сознании. Каждая — символ. И в эти шесть символов вполне укладывается наше представление о современной женщине.
ЦЕТКИН
Бабушка мировой революции, как и сказано выше. Мост между отцами-основателями (утопистами, теоретиками, экономистами, мыслителями) — и будущим широким зверством народных масс; как всякому деятелю переходного периода, ей выпало беспрерывно что-то организовывать. Идейная абстракция еще не превратилась в практическую борьбу и не выродилась в разгульное кровопролитие. Стихия Цеткин — конгрессы, съезды, издание партийной прессы, теоретическая полемика (но уже с отчетливым привкусом кулачного боя — сам Ленин, понимавший в зубодробительных дискуссиях, называл ее настоящим борцом!).
В Европе шестидесятых годов XIX века борчихи преобладали над борцами даже численно: для женского ума марксизм идеален, ибо женщина любит простое и сильное, ясное и убедительное. Карл уболтал Клару (ее фамилия тогда была еще Эйснер). Она выросла в семье сельского учителя, но фундаментального образования не получила — и потому поверила, что история человечества есть история развития производительных сил и производственных отношений. Как всякая хорошая хозяйка, она купилась на утверждение, что надстройка определяется базисом и что в понятие базиса входит еда, а в понятие надстройки — жизнь духовная. Если вдуматься, ортодоксальный марксизм, как он изложен у Маркса, — абсолютно женское учение. Кухня — это да, капитал — это сила, а все остальное от лукавого. То единственное, что делает человека человеком, Маркса не интересовало совершенно — и прав был несчастный безумец Отто Вейнингер, писавший в конце XIX века, что среднестатистическая женщина неспособна интересоваться возвышенным. Женщина искренне ненавидит все непонятное и любит простые, завершенные объяснения, не посягающие на ее картину мира. Умный рабочий еще может разочароваться в марксизме, но работница — никогда!
Клара Цеткин — это образ простой, добропорядочной и скромной женщины, у которой всех главных принципов в жизни, как и положено, по одному. Один на всю жизнь муж Осип Цеткин, еврей, из русских эмигрантов в Германии. Одно на всю жизнь всеобъясняющее учение, которому она, как и мужу, никогда не изменила. Один больной вопрос: положение женщин-работниц. Воплощенная порядочность — скучноватая, но никак не подлежащая осмеянию: в конце концов в 1932 году, открывая очередной политический сезон в рейхстаге на правах его старейшего депутата, именно Цеткин прямо и открыто заговорила об опасности фашизма. Так что, если б не добротная скука, исходящая от всего ее облика, Клара Цеткин была бы едва ли не идеалом бизнесвумен. Особенно если учесть, что она была бизнесвумен переходного периода, а потому зверства и сексуальные перверсии, неразрывно с ними связанные, были для нее еще не обязательны. До практики покуда не дошло. Средний класс, средние способности, средний интеллект, доброе, но строгое лицо. Среди наших завучей таких полно.
Да и вообще тип распространенный. Мода на марксизм прошла, тяга женщин к простоте осталась. Просто панацеей от всех бед им кажется уже не борьба женщин за свои права, но фитнес или боулинг.
ЛЮКСЕМБУРГ
Интеллектуалка. Тут уж ничего среднего: из богатой семьи польских евреев, с детства — исключительные способности, аналитический, мужской ум, нервность, порывистость. Влюбиться в нее, вероятно, нельзя было: слишком сложный характер, слишком много комплексов. Люксембург принадлежала ко всем возможным меньшинствам: еврейка (да еще в двух традиционно антисемитских странах — Польше и Германии), женщина умная (тоже меньшинство, да простят меня остальные), блестяще образованная (по тем временам — меньшинство из меньшинств), отлично пишущая (искал такую двадцать семь лет, насилу нашел, тут же набросился и женился — теперь пыль сдуваю, лишь бы сочиняла. С остальными со скуки помрешь).
Среди наших аналога ей не подберу: с блестящим образованием у нас были сложности. Ну, может, Хакамада — быть японкой в России не проще, чем еврейкой в Польше, да и ум у обеих острый, мужской; но если Хакамада вполне женщина, не лишенная даже appeal, — то у Люксембург все ушло в ум и стиль. Почитать ее и теперь приятно. Ленин ее обожал, и даже когда она под мужским псевдонимом Юниус издала в 1916 году брошюру «Кризис социал-демократии» (о позиции социал-демократов относительно империалистической войны), Ильич написал целую рецензию «О брошюре Юниуса», где сильно расхвалил это действительно изящное сочинение. Люксембург, понятно, делала и ошибки (которых не делал один Ленин) — но и они у нее от незнания жизни, от специфики того образа существования, который принуждена была вести интеллектуалка тех времен. Как справедливо заметил историк В. Воронов, сосед мой по кабинету, Люксембург потому недооценивала роль масс, что не вполне была уверена в их существовании; и то правда.
Как бы то ни было, ее «Введение в политическую экономию» — живо и компактно написанный труд, способный многим заменить чтение нудного Маркса. Сегодня она была бы крупным теоретиком, а возможно — главой серьезной корпорации; вне корпорации была бы совершенно беспомощной. Обладала врожденным вкусом, всегда была строго одета (девочка из хорошей семьи), но личной жизни внимания почти не уделяла. Вся страсть ушла в полемику, в интеллектуальное состязание. Была зверски убита и героизирована: в каждом провинциальном русском городе обязательно есть улица Розы Люксембург. В воображении русского крестьянства, как замечательно показал Платонов в «Чевенгуре», Роза Люксембург превратилась в революционную Жанну д’Арк — зверски замученную красивую девушку. Мало кто знал, что к моменту убийства она была некрасивой женщиной сорока восьми лет, язвительной, нервной и совершенно не знавшей жизни. В советское время, как ни странно, похожих на нее закомплексованных интеллектуалок было у нас больше. Пожалуй, тип Фрейндлих из «Служебного романа».
АРМАНД
Женщина пар экселянс. Прирожденная куртизанка (наследственное). Выросла в роскоши. Тип Лары: умеет все, в руках горит любая работа, следит за собой, соображает быстро, читала много. В революцию (в бизнес, в профессию) идет по причине избытка ума и темперамента: ни домашнее хозяйство, ни романы не дают такой остроты. Влюбляется только в личностей, к их идеям остается достаточно холодна. Ленин так и не убедил ее, что главное в семье — социальное происхождение брачующихся и семейный бюджет.
Арманд никогда не интересовалась марксизмом. Ей в отличие от Цеткин совершенно не нужно было всеобъясняющее, простое и надежное учение. Ей нужно было жить интересно — а в учения она верила мало, поскольку отлично понимала всю широту и универсальность жизни, несводимой ни к одному учению.
Но есть и в этой женщине мировой революции не слишком приятные черты, которые во многом определили судьбу этой самой революции: упомянутый избыток темперамента привел к тому, что в конце концов в ней возобладал дух жертвенности. От него она и умерла, а вовсе не от тифа или холеры (в разных источниках — разные данные). Вся ее послереволюционная жизнь — доживание. Ленин отправил ее лечиться от малокровия — но от пустоты и тоски ее было уже не вылечить. Не в том дело, что она всю жизнь любила вождя и не перенесла его решения остаться с Крупской: я не стал бы преувеличивать их взаимную страсть. Дело было в том, что после победы революции ей нечего стало делать, а то, во что превратилась революция, подкосило ее окончательно.
Женщине (если она не так добропорядочна, как Цеткин, и не так умна, как Люксембург) вообще нравятся перемены, ее увлекает пафос преобразований … Я знал множество таких умелых, легких и неунывающих девушек, как Арманд. Они создавали кооперативы, занимались журналистикой, оказывались во главе турфирм. И очень быстро начинали скучать. Одна такая сейчас эмигрировала, другая стала психологом, третья вышла замуж и ушла в жизнь семейную.
Интересно, что Цеткин и Люксембург много писали и думали о положении работниц — Арманд же как теоретика занимало будущее семьи при социализме. В свободную любовь она не верила (не путайте с Коллонтай), но свято верила в то, что инстинкт создания и сохранения этой самой семьи всегда будет в человеке сильнее инстинкта социального.
Самая нормальная из женщин русской революции. И самая несчастная из них.
КОЛЛОНТАЙ
Бунин уверял, что она ко всему еще и лесбиянка. Что забиралась в постель к подруге в голубом пеньюаре, с коробкой конфет, — понежничать и посплетничать. Хочется думать, что ложь. Но тип угадан верно: самый опасный тип женщины, особенно в революционные времена, — тип жрицы ТЕОРЕТИЧЕСКОГО разврата.
Брошюра ее о свободной любви стала известна Ленину и вызвала его негодование. Коллонтай искренне полагала, что институт семьи и брака отомрет; во всякой революции есть перверсия (которой и близко нет в замысле) — и Коллонтай была как раз одним из воплощений этой перверсии. Теория «стакана воды», мгновенного удовлетворения половых потребностей. Бурные дискуссии об обобществлении жен. Женщина должна быть независима, эмансипирована и по-мужски свободна в выборе партнера. В еще более пошлом варианте все это осуществила Лиля Брик — автор плохих фильмов, посредственных мемуаров и ужасных писем, зато большая поклонница свободы.
Вся ее жизнь — истинно мужская попытка примирить врожденную полигамность с вынужденной моногамией: ей, видно, зачем-то нужно было всегда оказываться одной из вершин треугольника, любить двоих. С одним — не могла: скучно. Оправдывала себя литературным талантом, организаторскими способностями… Со способностями, судя по статьям, было туго. Теоретик посредственный, стилист никакой. Увлекает в ее писаниях только темперамент.
В сегодняшней России таких женщин множество. Революция (или бизнес, или финансовые авантюры и даже партработа) для них не более чем предлог: хочется жизни бурной и напряженной, связей многочисленных и необременительных. Но карьеру такие женщины делают редко: все-таки карьера женщины зависит от мужчины, а мужчины не любят таких полигамных. Отличительной чертой ее была честность: о новом любовнике тут же докладывала старому. А может, это и не честность вовсе, а особенный способ получать удовольствие: если никто не знает — удовольствия нет…
Поэтому из-за нее так часто стрелялись. Поэтому она прожила остаток жизни в почетной ссылке — послом в Швеции. Поэтому такие, как она, в современной русской жизни тоже не слишком преуспевают и кончают жизнь в обществе молодого любовника, которого ужасно мучат, мучат, мучат… потому что изменить ему уже не с кем. Нечто подобное проделывала со своими немногочисленными поклонниками и стареющая советская власть.
КРУПСКАЯ
Крупская как-то не ассоциируется с 8-м Марта, поскольку она уж совсем не женщина. Крупская ничего ужасного не сделала, если не считать учиненного ею погрома в отечественной педагогике. Женщины более скучной я не знаю. Это ей принадлежит тезис о том, что волшебная сказка развращает детей; это она придумала рассказывать им про двигатели, механизмы и историю классовой борьбы. Совершенно беспомощна в домашнем хозяйстве. Ничего не понимала в детях, не умела с ними разговаривать. Ее единственной заслугой могло считаться то, что она была вдовой Ленина (не оставившей при этом никакого следа ни в его сочинениях, ни в его сердце, куда ей путь был закрыт). Когда я думаю о страшной судьбе Ленина, то не в последнюю очередь сострадаю его человеческой драме: боже мой, прожить более двадцати пяти лет с женщиной больной, ограниченной, раздражительной, ортодоксальной! Она была вполне привлекательна лет в двадцать (но и тогда все портило слишком волевое выражение лица); однако то, во что она превратилась уже к сорока … И это страшно узкое понимание истории, психологии, педагогики! Эти разгромные статьи о Чуковском и Маршаке (при том что писать она не умела вовсе, да и авторитета собственного не имела — все отраженный ленинский свет!). Нет, не люблю. Не верю в сказку о доброй бабушке Крупской, а еще меньше — в сказку о честной коммунистке, которая хотела на XVIII съезде сказать всю правду. Ничего она не хотела, она смертельно боялась Сталина, потому что именно из-за нее Сталин в начале 1923 года поссорился с Лениным. Нагрубил ей по телефону, а Ленин обиделся.
И все-таки жалко ее, честное слово, — как жалко и подобных ей женщин нынешних времен: функционерок, запретительниц, пуританок… Было в ней что-то от Цеткин, но не было цеткинского здоровья и добропорядочности, умения вести дом и поддерживать разговор. Все какое-то второсортное, бедное, злое… Вот наказание Ленину: а вы все говорите, что он был мало наказан.
Сегодня этот тип почти не встречается. В России семидесятых годов он доминировал, с той только разницей, что Крупская была еще и честной. По крайней мере перед собой. Только за честность ей и можно простить многое — советская власть это качество успешно вытравляла.
РЕЙСНЕР
Если Коллонтай с рождения была своевольной и смелой, то Рейснер, девочка из интеллигентной семьи, росла тихой и мечтательной. Стихи очень любила. Жизнь ее сломал Гумилев, который всем женщинам мстил за одну — так и не ставшую ему женой в полном смысле слова. Жена — это ТВОЕ, Ахматова же ему не принадлежала ни секунды. Все остальные призваны были заглушить эту боль, и с ними он не особенно церемонился. Был у Рейснер первым. Привел ее в меблированные комнаты. Никакой романтики. Вдобавок в разговоре довольно резко заметил, что никогда не женится на женщине, пришедшей к мужчине на свидание по первому требованию. О, она была умна и чутка, а потому не сразу возненавидела его после этого. Другая бы могла или с ума сойти, или проклясть, или убить вообще… Она поняла, что он, в сущности, вечный гимназист, уязвленный и необыкновенно талантливый, — так что отношения даже не прервались.
И, как всякая возлюбленная поэта, она превратилась в существо неуправляемое и двойственное: он ее вырастил до себя, заставил порвать с привычной оболочкой — и получился монстр, существо, губительное для мужчин заурядных и добродетельных. Возлюбленные поэтов тем и опасны, что рано или поздно перерастают поэтов и перешагивают через них, успев, однако, многому научиться. Такой женщине прямой путь в революцию: всего остального ей уже мало. Ничего семейственного и домовитого (что было, например, в Арманд). Молодость, самоуверенность, тяга к приключениям — конквистадор в юбке. Она была высокого роста и красоты необыкновенной, хотя и несколько давящей, монументальной. Пастернак называл ее воплощенным обаянием. Сегодня такие женщины встречаются во множестве — сломали их либо поэты, либо блистательные авантюристы, каких много было в девяностые. Добиваются эти женщины успехов поистине выдающихся. Трудно сказать, удачливы ли они в браке, но в бизнесе удачливы. Тип и в самом деле обаятельный, но безнадежно надломленный. Художественный талант небольшой — всему, что она умела, ее научил Гумилев. Отсюда же и тяга к сильным сравнениям, экзотическим местам, энергичной композиции, пишет Newsland.
Она пережила его на пять лет. Никого другого в жизни, вероятно, не любила. Таких девушек много было в русской революции, взять хоть Галю Бениславскую (говорят, чекистку). Но Рейснер — единственная, кто стал символом, женщиной-мифом.
Покорить ее мог бы только поэт более сильный, чем Гумилев; забавно представить их роман с Маяковским. Говорят, ей нравился Мандельштам (стихи уж точно). На женщину-комиссара из «Оптимистической трагедии» она не была похожа вовсе. Жить с ней, боюсь, было бы невозможно. Но с кем из женщин русской революции можно было бы жить?
Вот, собственно, галерея наиболее распространенных типов, которые и сегодня никуда не делись.
«А что же нормальные? — спросите вы. — Добрые, веселые, верные, растящие детей, не находящие удовольствия в мучительстве окружающих?»
Такие женщины не идут ни в бизнес, ни в революцию, отвечу я вам. Такие женщины лечат, учительствуют или сидят дома, или занимаются наукой, или сочиняют книги — в общем, не лезут устанавливать мировую справедливость и не верят в Единственно Верные Ответы.
Поэтому в день 8-го Марта их поздравлять не обязательно. Лучше делать их жизнь сносной в течение всего года.