Идеи добра, справедливости, красоты — объективны

Напомню определение идеологии, данное Марксом: идеология есть способ представить свой интерес в качестве всеобщего. В этом смысле и сегодня все выстроено нормально, массы мыслят и действуют в интересах определенных сил. Идеология в идеале не определяет реальность, мыслится как сама реальность, естественный ход событий. «Какая такая вредность? Мы ее не замечаем!» — говорится в известном анекдоте.

Никакого «кризиса идей» никогда не было и нет, потому что быть такового не может. Идеи добра, справедливости, красоты — объективны, они органичная существенная составляющая бытия человечества, описываемая и выражаемая в разные эпохи различными исторически конкретными способами. Философы это открыли достаточно давно. Мы сегодня живем в обществе, где люди, «модерирующие» сам этот порядок, в силу определенных причин взяли за обыкновение считать, что идеи — это слова, а язык у них оказался без костей. Потом же, к своему изумлению, они столкнулись с ситуацией, в которой слова почему-то утратили свою действенность и определили данную ситуацию как «кризис идей».

Идеи были, есть и никуда не девались, нет идеологов. Исторически сформировался и стал самовоспроизводиться социальный спрос на «говорящие головы». Дискурс публичности произвел в интеллектуальном сообществе эффект самодостаточности «говоруна умелого», логос же отшел на задний план. Понимание того, чем есть собственно идеи, свойственное выполняющим эту функцию людям, — одна из предпосылок формирования идеологии, идеология не есть производный от повседневных потребностей продукт весьма сложной, специфической и специализированной деятельности. Здесь важна преемственность и особые этические основания, делающие возможным объединение идеологов в единое сообщество, что и делает их элитой, носителями самосознания общества в целом. Пока это не будет понято, ни о какой идеологии в нашей ситуации речь идти не будет. Поэтому, отсылаясь к известному произведению, скажу, что «кризис» не в мире идей, а в головах.

Если говорить о времени появления крупных мега-идеологических проектов, то понятнее всего делать это, опираясь на творчество Карла Маркса. В частности, на концепт базиса и надстройки. Существуют базисные процессы, такие как развитие крупных индустриальных экономик, формирующие нации, как это было в конце 19-го и первой половине 20-го века. В них предполагалась инкорпорация индивида на всех уровнях в данную систему производства как члена социальной группы, свойства которой определяются системой разделения общественного труда. И государство было задействовано для создания такой социальной среды, в которой воспроизводится труд и капитал — рабочая сила и социальный порядок.

К примеру, реформы, которые провел Рузвельт, были направлены на создание союза государства и капитала во взаимных интересах. Государство гарантировало социальный порядок и социальную систему, воспроизводящую труд (здоровых мотивированных индивидов с нужными производству свойствами), а капитал — ресурсы для воспроизводства государства в условиях меняющихся экономических и других исторических условий. И у нас сейчас пытаются за это взяться некоторые из класса промышленников. Понятно, что носителем этого социального заказа является та команда, которая пришла сейчас. Соответственно, идеологии вообще, и партийные идеологии в частности, формировались в этом ключе. Они связаны с этим историческим временем, со спецификой отношений в рамках так называемых массовых обществ. Эти идеологии претендовали на универсализм. В этом ряду можно выделить и коммунистическую идеологию, которая, по мнению многих, даже легла в ту матрицу, где находилась религиозная идеология. То есть, сам социальный механизм, присущий такому характеру организации массового общества, опирался на индустриализацию, и таким образом оправдывался. И что бы там ни говорили, но строители коммунизма исторически себя реализовали. Они строили, достигали, улучшали, проводили культурную революцию, произошла также модернизация многих сфер общественного сознания. И это также вполне относится к тем индустриальным системам, которые характеризуются как «государство-нация».

Но история, что естественно, не стоит на месте. И вот с семидесятых годов прошлого века стали происходить изменения на этом уровне. Резко возросла роль и значимость международного разделения труда, сам процесс производства вышел за рамки государства-нации. В логике капитала, транснационального по своей природе, государство-нация стало чем-то иным. Происходят изменения и в способе общения между людьми, увеличивается сложность социальных взаимодействий. Те картины мира, которые предлагаются идеологиями, стали неадекватными — в силу как привязки к конкретным историческим проблемам (зачастую непонятным приходящим поколениям), так и в силу своей одномерности, выстроенности вокруг единого начала. Но, имея своих носителей, они ещё остаются фактором политической жизни, превращаясь в некие субкультуры. Мы видим, всё же, отдельные группы, которые хотят ставить памятники Сталину, Бандере или кому-то ещё.

Конечно, такой социально-исторической силы, как в первой половине двадцатого века, нынешние идеологии уже не имеют. Интернет, различные сферы общественной жизни не идеологизированы в прежнем смысле. И до Интернета у нас был всплеск самодеятельности, когда появились так называемые неформалы. Процесс этот был интересен и до конца не изучен, хотя и использован, в том числе и политиками. Тем не менее, следует обратить внимание, что само стремление людей создавать системы совместной деятельности вне идеологизированных, формально закреплённых советских и партийных структур того времени, весьма показательно.

Получается так, что идеология перестала быть единственной организующей силой, поскольку общественная жизнь сама вышла в новое состояние, где нет центрального процесса. Это, кстати, не отменяет саму идеологию, поскольку реальность макрогруппового деления обществ сохраняется и предполагает рациональную концептуализацию. Возникает мульти-социальность, мульти-дисциплинарность, поли-парадигмальность и так далее, как это модно сейчас называть в социологии. Мы попадаем в ситуацию множественности, и реальной жизненной силой обладают те социальные технологии, которые способны воздействовать на уровне различий, а не тождеств. Общий вывод — массовые идеологические партии возможны и сегодня, но как элемент более сложной системы управления обществом. При этом идеологии также должны усложниться, став многомерными, динамичными образованиями.

Помимо прочего, партийная идеология, отраженная в программах, законах, это еще и инструмент управления обществом. Появление на Украине фирм, официально предлагающих услуги по проведению митингов и демонстраций на платной основе — явление вполне закономерное, но вот вопрос — не утратили ли мы с исчезновением идеологий и нечто важное?

Действительно, идеологии можно рассматривать как инструмент для организации совместной деятельности людей. Они наполняют жизнь смыслом, заставляют людей больше общаться, различать «своих» и «чужих» и дают многое другое. В таком смысле это инструмент для включения индивида в состав группы. Фактически, идеологии делают людей, в каком-то смысле, одинаковыми, приписывая им свойства принадлежать к некоторому сегменту постулируемой общественной ситуации в ее целостности, т.е. создаётся массовая идентичность, на основе которой происходит сплочение социальных групп, которые выступают основой жизни общества. Но мы сейчас имеем дело с процессами углубления дифференциации социальнозначимой деятельности на межличностном уровне — процессами, которые позволяют нам утверждать, что происходит переход к так называемому индивидуализированному обществу. В нём социальные группы остаются и действуют, но акцент в социальных порядках ставится на личности как на главном факторе, движущей силе общественной динамики.

В социологии конца ХХ в. возник ряд исследовательских перспектив, проектов концептуализации социальности, построенных на видении обществ как некоторых потоков, состоящих из изменчивых единиц. Например, поскольку современное общество фактически является потребительским (социальный порядок выстраивается вокруг процесса массового потребления), то для постоянного роста потребления (как условия роста того же капитала) требуется постоянное обновление свойств индивида как потребителя. Притом, что каждый индивид ситуативно изменяется, он уже выступает на концептуальном уровне как «человек без свойств» (в отличие от индустриального общества, где каждый индивид описывался как носитель групповых свойств в зависимости от занимаемого им места в процессе социализации), его невозможно «ухватить» и вставить в какую-то стабильную схему. А идеологии, как раз, традиционно и аппелировали к таким схемам, призывая индивидов их совершенствовать путем тех или иных действий. Как такую среду изучать и видеть, пока никто в мире точно не знает, это я могу заявить как доктор социологии. А в Украине и саму эту проблему ещё не очень и поняли в экспертном сообществе, не говоря о массовом сознании. У нас остаются верования, что идеология в прежнем, индустриальном смысле, возможна, вот только давайте позовём варягов, или уж сами поднапряжёмся...»Если зайца долго бить, его можно научить зажигать спички», — говаривал один из чеховских героев... Постоянно кто-то находится и говорит: так вот же она, наша идеология! И всякий раз это не срабатывает и происходит постоянное генерирование псевдо-идеологий при постоянном же их отсутствии. Рынок.

Я бы рекомендовал рассматривать все эти проекты как субкультурные образования. При этом я бы не связывал с ними технологии социального управления, что привыкли делать наши партийные лидеры. Видимо, у нас есть некоторая тоска по советскому прошлому. Понятно почему политики нуждаются в программах и идеологиях: они выросли в партии и в комсомоле. Да они и шли в политику, чтобы сидеть в каком-нибудь обкоме.

Приведу пример. Учась на философском факультете (в 80-х годах) мы спросили одного нашего однокурсника, для чего ему нужна философия. Он и говорит: «Ну, я буду работать в обкоме. И вот я выйду перед обкомом из чёрной «Волги», и дверцей — хлоп!..» Таково экзистенциальное измерение всего этого, создающее горизонт мыслимой перспективы восприятия идеологий как таковых. Подытожу: нынешняя социальная ситуация существенно отличается от той, что существовала в 20-м веке, а потому идеологические проекты, в привычном для нас виде, стали невозможны. С другой стороны, люди чаще всего не видят реальных идеологий, и не умеют с ними работать.

Вряд ли ваши выводы понравятся партийным лидерам... Но с другой стороны, тенденция превращения партий в брэнды вполне заметна. Понятно, для них это удобно: партийная линия может колебаться в любую сторону. Однако не создает ли это и определенные угрозы? Политика без идей, голый «менеджеризм» — вещь не слишком симпатичная.

С партийными лидерами давно не приходилось общаться. Поэтому что им сегодня может понравиться не знаю, хотя и немного догадываюсь. Я имел ввиду несколько иное — то, чем была ранее идеология, стало качественно сложнее, что предполагает также и другого рода субъектность. К примеру, известный английский социолог Энтони Гидденс связывает способность создавать социальные порядки эпохи периода высокого модерна (так он определяет современность) со способностью общества к самореферентности. Если таковая отсутствует, то не образуется более сложный и расширенный социальный порядок, сообщество продолжает жить в прежней форме социальной организованности, не преодолевая назревших и перезревших противоречий как внутреннего, так и внешнего характера. (Это прямо относится и к теме интеграции в Европу). Субъектам политического процесса новая ситуация грозит тем, что если они хотят (или вынуждены?) управлять, то им нужно измениться самим, иначе они просто «вылетят» из политики.

Кстати, своеобразной попыткой предупредить такую ситуацию и выступает постоянно повторяемая мантра о невозможности идеологий, «конце идеологии» в наше время, которую мы слышим от тех, кто видит фигуру политика чем-то вроде завхоза или председателя колхоза. Логика проста: раз мы так говорим и никто не спорит — то так оно и есть! Политики стоят перед необходимостью нового самоопределения и самопонимания, исходя из которого уже они будут как-то предъявлять себя тем, кого они называют обществом, от кого предполагают управляемую и предсказуемую реакцию на свое поведение. Они должны быть интересны, прежде всего, для самих себя. Надо преодолеть шизофреническую раздвоенность в политике и обществе, когда за благопристойными внешними проявлениями скрываются вещи иного свойства. Есть даже специальный термин «фейк-общество», что означает подделку, обман.

Проблема кроется также и в характере самого нынешнего украинского общества. Недавно я был на конференции в Институте культурологии в Москве, и там, среди прочего, прозвучала простая и несколько неожиданная для меня мысль о том, что невозможно понять постмодерн, не поняв модерн. Надо сказать, что мы полной мерой не освоили общество модерна, через которое прошли два-три поколения. Плюс хронические войны и революции, благодаря чему возникавших носителей модерна у нас постоянно закапывали в землю, а их место занимали выходцы из доиндустриального уклада, приходящие в индустриальный уклад либо прямо из деревни, либо в первом поколении. Ценностная установка этих людей естественно доиндустриальна; для них ценностью является стабильная, самовоспроизводящаяся, не требующая постоянного регулирования, социальная среда. Всякая неустойчивость и несводимое к единому началу многообразие — отклонение, побочный и ненужный продукт. Они уверены, что современность может быть стабилизирована и «исправлена», дело лишь в цене вопроса и привлечении ресурсов. Это погоня за несуществующим социальным порядком, которого, по большому счёту, никогда и не было. Все индустриальные образования всегда находились в состоянии переделывания, вырабатывали для этого даже институциональные основы. Это состояние в принципе неустойчиво. Нам нужно принять эту неустойчивость, принять видение риска, но управляемого риска. До тех пор, пока мы будем носителями отживших ценностей, пока мы не увидим украинскую культуру как наш ресурс, а не предзаданность нашего бытия, до тех пор и будем заниматься теми глупостями, которых и сейчас хватает.

Разумеется, в моих высказываниях многое не затронуто и упрощено. Но таковы естественные ограничения формата публичного интервью. Хочу в конце добавить, что не осознав, что с нами происходит в последние 20 лет, мы останемся в том же качественном состоянии. Мир продолжает меняться, и общественные проблемы становятся все острее, и не только в Украине. Повторюсь — нет кризиса идеологий, есть кризис идеологов, богатейший интеллектуальный ресурс Украины не организован соответствующим образом. С другой стороны, свято место пусто не бывает — мы весьма идеологизированы сегодня, разве что в других формах.