Война как мера всех вещей: Роман Носиков о нечестных склоках на величии

Война — постоянный персонаж русской истории. Великая Отечественная война занимает в русском сознании место, сравнимое только со Страшным Судом у христиан. Великая Отечественная война тем и велика, что касается всех и каждого. Она взвешивает и измеряет. И выносит окончательное решение о тебе и обо мне.

Репетиция Страшного Суда

Каждый из нас сравнивает себя со своими предками, воевавшими и трудившимися во время той войны. Этим сравнением мы познаем себя. Им мы взвешиваем себя, измеряем. Измеряем друг друга. И выносим решение. Потому что Война — это русская репетиция Страшного Суда.

Это для нас высшая земная инстанция. Ее приговор — окончательный. Дальше только Бог — для тех, кто в Него верит. Для тех, кто не верит, выше нет ничего.

Но и для тех, кто верит, Война, ее летопись — это отражение, прямое и непосредственное, Священного Писания. Это наша глава в Библии. Ее вписал наш народ.

А Девятое Мая — это прямой потомок Пасхи, праздника преодоления смерти.

И потому мы меряем все на свете этими событиями, этими людьми, этими поступками. Себя, других, правителей, полководцев. Все без исключения взвешивается и измеряется этой мерой.

И это прекрасно. Меня всегда потрясал русский человек этим внутренним эхом. Торжественным отзвуком не то колокола, не то выстрела. Эта внутренняя тишина, звучащая и как эхо последней ноты, и как предчувствие ноты первой. Что-то такое, с чем нельзя суетиться. Что-то такое, что нельзя расплескать. Что-то, что не должно выставляться, чтобы не стать забавным и смешным.

Потрясающе. Но мы умеем делать этот шаг — шаг, отделяющий великое от смешного.

Радикализация контекста

В последнее время я все чаще замечаю, что наши люди для оценки какой-либо ситуации, чьих-то действий и даже себя — помещают оцениваемые вещи в исторический контекст Великой Отечественной войны.

Человек, предположим, должен разобраться в какой-то ситуации, оценить с точки зрения морали чей-то поступок, свою или чужую стратегию поведения или даже мировоззрение. Но по каким-то причинам произвести эту оценку однозначно для человека сложно.

Предположим, речь идет об опоздании на работу или даже об опозданиях как системе. Но при этом опаздывающий сотрудник, например, настолько эффективен и компетентен, что назвать его бездельником и лоботрясом — значит погрешить против истины.

Может быть и другой вариант — у сотрудника есть больной родственник, за которым требуется уход именно по утрам. Это является серьезным смягчающим обстоятельством.

Мы не можем радикально осудить этого человека, так как совокупность фактов этого не позволяет. И тогда мы, будучи не в состоянии радикализировать оцениваемый объект или поведение, — радикализируем контекст. Мы помещаем оцениваемое в ситуацию, в которой его поведение будет более социально неприемлемо.

Мы говорим опоздавшему: «А на собственную свадьбу ты так же опоздаешь?» И вот он уже не хороший человек и не работник с недостатками, а человек, который оскорбил любимую женщину.

Можно усилить радикализацию и смоделировать ситуацию, связанную с угрозой жизни и здоровью: «А если пожар? Ты вот так же будешь торопиться?» И вот перед нами — не рассеянный или чем-то обремененный человек, а потенциальный убийца.

Способ, которым мы радикализируем контекст, целиком и полностью зависит от нашей культуры. А центром нашей культуры является она, Война. Предки. Подвиг. И мы тащим это величие в наши склоки. Мы делаем это великое инструментом наших манипуляций друг другом.

Reductio ad bellum

Мы с вами, уважаемые читатели, имеем счастье принадлежать к русской культуре, получая в анамнезе русскую национальную историческую память. Поэтому наш аргумент аргументов, некий предел радикальности контекста находится там же, где и высшая точка нашей истории — то есть в Великой Отечественной войне.

Это наш национальный reductio ad Hitlerum. Только, наверное, еще лучше. Настолько же, насколько АК-74 лучше М-16.

Наиболее выпукло данный аргумент можно наблюдать в отрывке из советского фильма Владимира Герасимова «Непридуманная история». Там где «А если бы он вез патроны». Вот он:



Что важно отметить в данном случае? А то, что удовлетворяемой потребностью является так называемая «когнитивная завершенность» — то есть потребность в полностью определяемом, познанном, предсказуемом мире.

Это потребность мировоззрения — раз. Она вытекает из психологических особенностей личности — два. А кроме того, это прекрасный способ манипуляции людьми, принадлежащими нашей культуре.

Так всегда бывает. Наши пороки и слабости — всегда прямое продолжение наших достоинств. Простое нарушение правил меры и уместности превращает нашу силу в слабость, свободу — в манипулируемость, а благородство — в тиранию.

И достоинство — в базарную склоку.

Для этого достаточно взять великое и начать приспосабливать его к решению кажущихся очень важными задач, чтобы заставить несогласных с тобой людей подчиниться твоему мнению. Например, заставить олимпийцев не ехать на Игры в Корею, чтобы таким образом не случилось понижения у манипулирующих чувства безопасности и престижности социальной группы «россияне».

То есть, берем великое и уникальное — и начинаем по нему сверять обычную жизнь. Естественно, обычная жизнь и живущие в ней обычные люди не выдерживают такого сравнения.

Это то же самое, что и на Вечном огне яичницу жарить. Просто не так ярко. И вот уже в обществе потомков победителей — вражда, истерика и поиски предателей.

А для того, чтобы этого не было, нужно просто не допускать инфляции величия. Не надо приспосабливать великое к решению бытовых задач, тем более таких, как манипуляция согражданами.

Нужно уметь хранить это наследие в чистоте и тишине. Тишина и чистота — это не когда пусто и нечего сказать. Это когда нет лишней суеты и неуместной болтовни.

Вот почему рядом с вечностью всегда тихо.

Роман Носиков

* * *