Илья Рясной. Журналистика — не только древнейшая профессия…

Гадюки на воле

— И чего, никого не покусали? — в моем голосе слышится некоторое разочарование.

1990 год, здание ГУВД Московской области на улице Белинского, просторный и набитый людьми, как сельдями в бочке, кабинет редакции милицейской газеты «На страже». Я, корреспондент сего славного печатного издания, разговариваю по телефону с сотрудниками Пушкинского райотдела, выдавливая по капле информацию по очередной сенсации местного масштаба.

Кооператоры, решив, что для зарабатывания денег все средства хороши, построили у себя террариум и завезли целую толпу ядовитых змей, чтобы их доить и продавать дорогостоящий яд фармацевтам. Как положено бизнесменам тех времён, ни в змеях, ни в террариумах они ничего не понимали. Змеям стало скучно, террариум оказался хлипким, и гады земные расползлись по всему району. Слава Богу, наступила осень, змеюки были замороженные и вялые.

— Да вон, рядом с райотделом одна лежит. Специалисты сейчас задерживают её, — хмыкнул дежурный по райотделу. — Но никого не покусали. Смирные гадюки.

А в моей душе борются противоречивые чувства. С одной стороны, жертв нет — и это хорошо. С другой стороны, если бы перекусали полгорода — вот это была бы сенсация!

Редакция работает. Сдаются статьи. И над всем этим в информационных потоках веют демоны какого-то помешательства — всем участником процесса внутренне хочется, чтобы в мире было как можно больше сенсаций — чтоб все трещало, рушилось, взрывалось. Это как морок какой-то.

Погрузился я с головой в эту атмосферу после увольнения из военной прокуратуры. Выбор был не слишком большой. Или продолжать тревожить своим присутствием юриспруденцию — податься в юрисконсульты, адвокаты. Оно, конечно, денежно и спокойно, но душа жаждала полёта, а не виляния в лабиринтах законов и параграфов. Или ничего не менять, кроме формы, и приземлиться следователем в каком-нибудь райотделе. Или двигать в журналистику — благо основания для этого были. В то время у меня вышли в журналах несколько детективных повестей и ещё парочка статей.

Журналистом мне стать очень хотелось. Я тогда был молод, кипуч, и мне страшно был интересен большой мир, разные его грани. А нет ничего лучше для его постижения, чем журналистская работа. Ты вроде сам ничего не делаешь, только наблюдаешь, и всегда в эпицентре событий. Этот самый эпицентр событий меня манит электромагнитом и до сих пор.

Неожиданно мне представился случай совместить государственную службу с журналистикой. Ознакомившись с моим творчеством, добрые люди дали мне погоны старшего лейтенанта милиции и удостоверение корреспондента — это такая самая мелкая бесовская тварюшка в газетах, которая везде бегает и сует свой нос. И потолок был старлейский, так что большую карьеру не сделаешь.

Газета «Гудок», отдел мелких происшествий

Вообще, судьбе благодарен, что она направила меня именно в этот коллектив. Люди там собрались неординарные. Борис Соколов — матёрый старый редактор, каких обычно изображают в кино — немножко строгий, но всегда готовый подписаться за сотрудников, постоянно озабоченный наполнением газеты — народу вечно не хватало, а поэтому был голод в статьях.

— Шестьсот строк в неделю, — неустанно повторял он. — Ты должен выдать план.

Шестьсот строк — до сих пор это помню. Это было, мягко скажем, дофига. Строчили не разгибаясь, выезжали на места — а концы немаленькие, вся Московская область, торчали по разным совещаниям. Но шестьсот строк должны были быть. И сам Борис Иванович тоже неустанно куда-то ездил, очень неплохо писал и успевал руководить нами и притормаживать, когда в порыве журналистского честолюбия нас начинало заносить.

Саша Тарасов — ответственный секретарь, человек обстоятельный, весь такой правильный и фанатично преданный журналистике. Потом стал одним из руководителей пресс-службы СК МВД, получил полковничьи погоны.

Ирина Иванова, светлая ей память — бывший следователь, человек рафинированно интеллигентнейший, профессиональный знаток поэзии серебряного века, даже в её манерах проступали черты блоковской незнакомки. Она знала милицейскую профессию от и до и время от времени выдавала отличные юмористические зарисовки. Также славилась статьями про поэзию, которые перепечатывали многие центральные издания России.

Татьяна Степанова — бывший следователь из Химок, позже стала достаточно известной писательницей, автором детективов и детективных сериалов. Татьяна Смирнова — наша секретарша, и та поддалась какому-то общему поветрию, стала отличным криминальным репортёром, издала несколько детективных книг, очень даже неплохих.

У нас была такая творческая пьянящая атмосфера — очень похожая на ту, что описывал Паустовский в своих повестях о работе в одесской газете, где трудились Бабель и прочие классики. Бесшабашный и слегка бесовский творческий дух, ощущения какого-то небожительства, когда ты получаешь права рассортировывать события на интересные и неинтересные и доносить их до народа. Ну и пусть газета — не центральное издательство. Зато в ней есть энергия. В общем, как у Ильфа и Петрова — газета «Гудок», отдел мелких происшествий.

Начало девяностых. Свобода, гласность! Иссохшим от официальных статей про надои и партконференции советским журналистам отныне позволялось многое, практически, все, и от этого возникало чувство какой-то вседозволенности.

Над нами ещё висели кураторы из Политотдела, которые пытались фильтровать информацию — мол, больше официозна надо, что вы себе позволяете. Мы их срубали цитатами о гласности и свободе прессы. И они как-то уходили в тину. Правда, пару раз по старой привычке срываясь:

— А вот за такие статьи и слова вы ответите.

Но как-то не отвечали — время было такое. Мы были в процессе донесения Правды до народа. Тем более Саша Тарасов с неколебимой стойкостью и твердокаменным упорством, да ещё не стесняясь в выражениях, отшивал желающих задать нам вектор движения, так что его побаивались и быстро отваливали.

Надо отметить, что чумой либерализма мы не были поражены ни в коей мере. Наоборот, собрались у нас ультраконсерваторы, сотрудники органов, которые прекрасно представляли, чего стоит полная свобода в либеральном исполнении. Поэтому статьи у нас были не как поджечь пороховой склад и в свете его пожарища устремиться к цивилизованным ценностям западного мира, а наоборот — как бы всех врагов Отечества удавить, а остальных держать и не пущать. Тут у нас царило полное единодушие.

Однажды к нам в кабинет зашёл солидный такой, уже в возрасте, мужчина с немного насмешливыми и проницательными глазами. Редактор представил его как нашего нового сотрудника.

Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— О, Илья. Мы вместе с твоей мамой работали в следственном управлении на Петровке. Очень приятно.

Рука у него была широкая и жёсткая, и я её пожал.

Это был широко известный в определённых литературных кругах полковник Эдуард Хлысталов.

Почётное место в рейтинге Израиля

Эдуард Александрович был фигурой, по моему мнению, весьма весомой на весах этой Вселенной, и очень противоречивой. Физически развитый, атлетически сложенный, в прошлом хороший боксёр, с крупными чертами лица и переломанным в уличной драке носом — это отголоски детства в послевоенной хулиганской Москве. Он был всегда открыт, добродушен, интеллигентен, обладал широтой души, огромным кругозором и житейской мудростью, отличным чувством юмора. Большую часть профессиональной жизни проработал следователем в ГУВД Москвы — тогда там были настоящие профессионалы. На его счёту немало сложнейших дел, направленных в суд, и курьёзных случаев. Например, он задерживал и допрашивал ныне уже древнюю, как тираннозавр Рэкс, Снегурочку Алексееву — тогда диссиденты из «Международной Хельсинской группы» вышли качать права на Красную площадь. Потом работал в политуправлении МВД СССР, где дослужился до полковника. Правда, там не удержался — специфические взгляды, острый язык и принципиальность не дали ему выжить в обществе профессиональных демагогов и службистов.

Обладал он потрясающей способностью разряжать ситуацию, ввернув какую-нибудь расхожую фразу.

— Ну что, как будем строить мост — вдоль реки или поперёк?

И все напряжение разряжается смехом.

Или когда нам задерживали зарплату, выдавал:

— Деньги — это навоз, сегодня нет, а завтра воз.

У Хлысталова был огромный жизненный и профессиональный опыт, его замечания об оперативной и следственной работе до сих пор в моей памяти — настолько они были глубокие, точные, и подтвердились потом самой жизнью, помогали мне при оценке ситуации, когда я стал оперативником.

К тому времени Хлысталов уже напечатал больше двух сотен статей в центральных и других СМИ и был человеком достаточно известным. Он гордился, утверждая, что это именно его знаменитый писатель Астафьев вывел в роли честного милиционера в «Печальном детективе». Ну а ещё Эдуард Александрович вытащил на свет Божий версию об убийстве Сергея Есенина, за что снискал в писательской патриотической среде заслуженные лавры.

Несколько лет назад прошёл по экранам телесериал «Есенин», поставленный Безруковым. Там главный герой был следователь Хлыстов, вытащивший версию об убийстве Есенина и за это дело невинно убиенный коварной госбезопасностью. Прототипом этого Хлыстова был Эдуард Хлысталов. Конечно же, никто его не убивал. Но то, что он вытащил и пропагандировал эту версию — это правда.

Работая в МВД, он имел доступ ко многим секретным архивам. И много лет посвятил исследованию обстоятельств гибели Есенина. Изучал материалы осмотра места происшествия, показания свидетелей и многое-многое другое. И сделал вывод — типичной картины для самоубийства не наблюдалось. Зато были признаки инсценировки самоубийства. Ну а дальше выдвигалась версия, что «замучили великого русского поэта коварные жидобольшевики».

Не знаю, насколько всё это соответствует действительности. Мне кажется, что всем таким деталям, выявленным при изучении материалов, могут быть и другие объяснения, укладывающиеся в официальную версию. Но Эдуард Александрович в своей позиции был уверен на все тысячу процентов, равно как и в коварстве «жидобольшевиков», угробивших Россию-матушку.

Вообще, надо отметить, Хлысталов был в немалой степени антисемитом. К окружающим присматривался порой подозрительно, даже мне иногда приходилось порой ловить его оценивающий взгляд — а так ли ты чист с расовой точки зрения, как кажешься. Время от времени он притаскивал какие-то простые методики, разработанные в Германии, как подручными средствами измерить череп и выявить еврея. Когда я заикался про Холокост и то, что евреи всегда были больше жертвами, в ответ получал суровый отпор:

— Сионизм хуже фашизма. Хотя фашизм тоже плохо.

Время было такое, когда можно было писать практически всё. Цензура считалась официально порождением тоталитарного ада, и не дай Бог подойти на пушечный выстрел к свободомыслящему журналисту. Смотрю журналы «Огонёк» тех лет — сегодня наверняка всю редакцию закатали бы по статьям о разжигании розни и антигосударственной пропаганде. А тогда ничего, все было можно. На этом поле вседозволенности пышнее всего росли, конечно, либеральные чахлые цветочки с ядовитыми шипами. Но встречались и розочки ультраконсерватизма типа нашей газеты, и националистические, шовинистические и прочие горькие ягодки.

Хлысталов лет двадцать провёл в закрытых архивах, собирая всякий исторический компромат. И, пользуясь моментом, начал вываливать свои изыскания на публику на страницах нашей, а также других газет.

Выходит статья на целую полосу — национальный состав органов НКВД и госвласти на 1929 год. Ну и состав, сами понимаете, какой. Потом пошли исторические очерки, кого там «жидобольшевики» к стенке поставили — и с такими интересными подробностями, так ярко, так откровенно. В итоге мы попали в рейтинг.

Оказывается, Израиль ежегодно составляет рейтинг десятка самых антисемитских газет мира. Вот там на почётном месте очутилась наша областная милицейская газета «На страже». Ну а чуть ниже подмосковная районная газета «Люберецкая правда». Они тоже Эдуарда Александровича активно печатали.

Хочу сразу сказать, что никаких националистических взглядов, антисемитизма и прочего я лично не разделяю. Хотя и признаю, что у любого этноса есть свои особенности, благодаря которым он занимает определённое место в мире. Но я далёк от того, чтобы по национальности обвинять людей во всех грехах.

Вообще, я думал, что с Хлысталовым нас в определённый момент просто пришибут. Физически, а не морально.

Время было беспокойное. Общество резко поляризовалось. Стучали по брусчатке касками придурочные шахтёры, призывая на голову несчастных соотечественников дикий капитализм, при котором они, шахтёры, заживут просто как арабские шейхи. Ха, зажили так, что встал вопрос — а на фига такая жизнь нужна? Наиболее активные и истеричные граждане и гражданки кучковались по общественным антисоветским или националистическим организациям, комитетам, печатали листовки, рисовали плакаты. И митинги, митинги, митинги. «Долой КПСС», «Даёшь КПСС», «Весь мир в труху». Это было такое состояние болезни — как при гриппе и температуре в сорок градусов. У всех людей стало не в порядке с головой. В общественном сознании роились информационные либеральные и националистические вирусы, метались, снося на своём пути всё подряд, осколки былой идеологии, расколотые обломки памятников бывших кумиров и героев. До того времени тихие граждане СССР стали вдруг будто не в себе. Ну, никак не лучше, чем ныне на вольной Украине.

Почему-то шизолибералы и антикоммунисты избрали своим любимым местом для бесконечных митингов и демонстраций просторную Манежную площадь — они там будто прописались. Постоянно чуть ли не сотни тысяч идиотов чего-то там кричали в матюгальники, посылали кары на нашу страну, историю, КПСС, предлагали всё снести до основания, а дальше что построится, то построится. Шабаш на Лысой Горе настоящий. А мы в метро ходили как раз мимо Манежа. Подходишь к площади, и голову обручем сдавливает от этой деструктивной энергии разгорячённой тупой толпы, её агрессии и невменяемости — будто каким-то злокачественным силовым полем вся площадь накрыта.

Настроения там царили преимущественно агрессивные. Эти демонстранты всё кого-то обличали и свергали. Вот Хлысталов ввинчивается в эту толпу, я семеню сзади. А он во весь голос кричит:

— Илья, ну смотри, что делается! Ну, одни евреи собрались! Одни евреи!

Думал, нас там порвут. Вслед крики несутся:

— Коммуняки проклятые! Конец вашей КПСС!

Но как-то выжили.

Вообще, Хлысталов был в курсе всей консервативной движухи. Был в этой среде большим авторитетом. И нас, как журналистов, чтобы, значит, мир видели во всех его ипостасях, таскал по разным странным мероприятиям.

Так, побывали мы чуть ли не всей редакцией на суде Осташвили. Был такой работяга. Воодушевлённый идеями о засилье в рядах с творческой интеллигенции евреев, отправился в Дом писателей разбираться с «тысячелетними врагами России». Там как раз был какой-то междусобойчик, где собрались либеральные писатели страну обустраивать. В результате Осташвили закатил там дебош, разбил очки критику Оскоцкому, кажется, и был арестован. В прессе началась дикая кампания — покарать пещерного антисемита. Хотя дело тянуло на мелкое хулиганство, под напором «мировой общественности» его быстро расследовали и направили в суд. Суд этот стал знаковым что для семитов, что для антисемитов, что для нарождающегося властного класса продавцов Родины.

Суд — это было нечто. Зал был большой, как в сельском кинотеатре. Стояли ряды стульев, разделённые на две части. С одной стороны сидели семиты, с другой — антисемиты, а вдоль стенок толкались в огромных количествах журналисты со всего мира, в числе которых и мы. Как же — пропустить такое судьбоносное событие.

Сам суд напоминал балаган. Встаёт писательница, филолог и заслуженная либералка Алла Гербер — такая, как мне показалось, неприятная, несобранная, растрёпанная и, похоже, растерянная. И начинает описывать страдания еврейского народа от рук мерзкого Отсашивли.

— И тут этот человек ударил Оскоцкого, попал по очкам и разбил ему правый, — она запинается, — очок... Очку, — задумывается филолог, попавший в непроходимую филологическую ловушку. — Правое очко!

Зал покатывается со смеху. Следуют ёрнические комментарии. И судья объявляет перерыв.

В перерыве столпотворение. Пробредает целеустремлённо к одному ему известной цели нездорово толстый блюститель демократии и свободы адвокат Макаров — ну, про которого великий публицист Владимир Бушин писал: «человек, именующий себя Макаровым», после того как тот на суде против КПСС кричал: «организация, именующая себя КПСС!» Как ледокол его туша раздвигает толпу. Он очень важный, и даже какими-то клеветническими наветами кажутся обвинения злопыхателей в его адрес в нездоровых пристрастиях к лицам одного с ним пола. Суетятся странные антисанитарные типы, которых так и хочется проверить на наличие вшей. Здоровенный мужик с бородой по пояс демонстрирует футболку с алой надписью:

«Куришь, пьёшь вино и пиво, ты подельник Тель-Авива».

Телевизионщики и журналисты сгрудились около косноязычного, деревенского вида мужичка, который степенно излагает свои взгляды на решение проблемы мирового еврейства:

— Вот я и говорю каждому русскому человеку. Есть в твоём подъезде евреи. Так возьми топорик. Пойди. И каждого из них по маковке. И всё, проблема решена.

А телевизионщики снимают, журналисты пишут. Все довольные. Вот, мол, он, поганое мурло черносотенца, погромщика и вообще типичного русского, ненавидящего общечеловеческие ценности.

По-моему, этих клоунов либералы специально проплачивали — для наглядной картинки. У меня друг был из махровой еврейской интеллигентной семьи. Его отец мне очень нравился — образованный, скромный был человек, ни в какую политику никогда не лез, блестящий архитектор. И вот начались девяностые, когда из каждого утюга неслось — будут погромы, обязательно будут. Идиотов с топорами показывали, общество «Память» тоже что-то там жуткое обещало. Поговаривали, что все эти антисемитские движения жили за счёт радикальных сионистов, которые использовали все средства, чтобы заманить евреев в Израиль. Ведь именно возвращение единоверцев и единокровцев в Израиль декларируется главной задачей сионизма.

— Илья, ты в органах, честно скажи, погромы будут? — спрашивал меня этот человек, когда я заходил к ним в гости.

— Да не будет ничего, бред всё это, — пытался вразумить я.

Но архитектор не верил. В общем, довели усилиями прессы его до нервной трясучки, он и сорвался в США, продав шикарную четырёхкомнатную квартиру. Но только там не приспособился, сдал быстро и умер. Жалко, хороший был человек. А сколько ещё таких людей манипуляторы обманули.

Комедия с тем судом закончилась трагически. Несчастного Осташвили, пусть и замороченного какими-то экстремистскими идеями — но тогда в народе все такие были, приговорили к четырём годам. И он в тюрьме вскоре скончался...

Хлысталов любил таскать меня с собой по всяким литературным учреждения и изданиям, хотел, чтобы там все же издали накопившиеся у меня неизданные произведения. Тоже было забавно.

Помню, журнал «Чудеса и приключения». Его основал Захарченко — бывший главный редактор журнала «Техника молодёжи». Редактор он был от Бога, и журнал «ТМ» его стараниями стал, пожалуй, самым популярным в СССР, открыл много писателей, подвигал молодёжь к поиску, к тому, чтобы люди становились учёными, инженерами. Потрясающей пропагандисткой силы было издание. Влетел Захарченко достаточно глупо, по вине своего приятеля фантаста Артура Кларка. Тот с такой наивной незамутнённой западной общечеловеческой подлостью подставил его. Захарченко тогда опубликовал в своём журнале новый роман Кларка «Одиссея 2011 года», как образец современной западной фантастики. Только вот автор почему-то так скромно забыл предупредить редактора, что, в знак протеста против преследования диссидентов в СССР, всех русских главных героев он назвал в честь этих самых диссидентов — Орлов там был, ещё кто-то. Такая вот мерзопакостная забывчивость. И Захарченко с главредов бдительная партийная цензура попёрла, после чего «ТМ» захирел, превратился в сборник идейно выдержанных статей, страшно скучный. А уже на рубеже перестройки Захарченко, злой на советскую бюрократию, пробил-таки журнал «ЧП», который хотел выстроить по типу «ТМ». Однако время уже было другое, приоритеты поменялись, и былой популярности уже не светило — тогда рождались такие монстры, как «СПИД-Инфо», «Криминал-инфо» и прочая чернуха-порнуха, на долгие годы ставшие законодателям мод и хозяевами информпространства, воспитателями и педагогами, хранителями народной мудрости.

Как я понял, в «ЧП» редакция собралась из хлысталовских единомышленников. Заходим мы в особнячок в самом центре. Жара. Состояние у всех сонное. Развалившись сидят снулые сотрудники и ведут ленивый разговор:

— Знаете, сожгли вот скамейку, на которой сидел Есенин.

— А кто сжёг? — безучастно спрашивает сотрудник журнала.

— Ну как кто, — пожимает плечами редакторша. — ОНИ!

— А-а-а, ну кто ж ещё!

В общем, люди искренне считали, что на страну надвинулась тёмная сторона силы в лице мирового иудейства. И когда расколотую Россию захватила семибанкирщина и русофобское правительство, где были все сплошь ОНИ, старые патриархальные антисемиты только уверились в своих апокалиптических представлениях о судьбах России...

Именно Хлысталов умудрился испортить отношения тогдашнего начальника ГУВД Белина — спокойного, выдержанного и квалифицированного администратора, о котором у всех было только хорошее мнение, с новым министром внутренних дел России Ериным — опытным, квалифицированным ментом, но с потрохами продавшего себя ельцинскому режиму и позже участвовавшему во всех силовых авантюрах невменяемого президента. Эдуард Александрович в составе комиссии проверял МВД Татарии, где Ерин был одно время министром и где при нем разрослись проблемы с оргпреступностью, молодёжными бандами. Тогда комиссия МВД в Казани опубликовала в газете номер горячего телефона — мол, все обиженные, кому милиция не помогла, приходите. И такой пласт преступности вскрылся.

Ерин в честь назначения Министром проводил пресс-конференцию, на которую сдуру послали Хлысталова. Тот ему и начал задавать вопросы:

— Вы руководили МВД Татарии, где при вас была наверно самая большая преступность в мире. Вы и с Россией хотите такое же сделать?

Ерин заёрзал, начал отбрёхиваться. А Хлысталов после пресс-конференции накатал статью типа — назначают тут всяких в министры, а потом развал, разруха и бандитизм. Кстати, как в воду смотрел — так все и получилось.

После этого Ерин решил, что Белин плетёт против него заговоры, отношения были испорчены.

Правда, никаких карательных акций не последовало. Руководство Главка с терпимостью и даже определённой долей опаски относилось к прессе, в том числе и своей. Хотя, в принципе, могли раздавить за минуту, но понимали — мы люди, в общем-то, полезные. Сейчас бы такое не прокатило — растопчу, не потерплю, всех за цугундер, а дальше хоть трава не расти — это нынешний стиль руководства в конторе...

Потом, когда я же перешёл в журнал, с Хлысталовым долго поддерживал отношения. Он писал нам очень интересные статьи из истории российского сыска — материалов у него было очень много, так что его статьи пользовались популярностью. Но своих взглядов он не менял.

Помню, однажды опубликовал его статью про сыск девятнадцатого века. Принёс радостно со словами:

— Вот, напечатали!

Эдуард Александрович ознакомился внимательно со статьёй. И вдруг объявляет так радостно, будто открытие сделал:

— Илья, а у вас же в редакции евреи работают!

— Ну да, — я судорожно начал перебирать наших сотрудников, кто из них на евреев смахивает. — А почему вы так решили?

— Смотри, как редактируют! Я тут написал «этот гнусный иудей», а они вычеркнули.

Он был неправ. Вычеркнул это мой начальник отдела, вовсе не еврей, а ортодоксальный коммунист-интернационалист...

Скорая журналистская помощь

Ну, это такие яркие неоднозначные моменты. В основном же шла тяжёлая повседневная журналистская работа. После этого я нигде уже так не работал — шестьсот строк это не шутки. Такое количество писанины просто физически и умственно выматывает, и, главное, конца и края этому не видно, газета жрёт материалы, как стадо голодных слонов. Все время за пишущей машинкой, чего-то правишь. Потом на самоокупаемость газету перевели, нужно было впаривать её милиционерам, которые не особо стремились расставаться со своими кровными, хотя, надо отметить, газета была очень хорошего уровня. Потом пытались торговать в розницу и вломиться в газетный бизнес, что шло с огромным трудом.

Московская область — она по территории поболее иных европейских государств. А ты каждую неделю ездишь по разным её концам — собирать интересный материал. Я отвечал за угрозыск — в то время он мне стал родным, так что в итоге я туда и попал работать, хотя приглашали меня туда ещё в девяностом. И в следователи постоянно звали на работу — все же три года в военной прокуратуре — школа отличная. Но я тогда был идейный рыцарь пера.

Куда меня только не заносило. Гуща событий — я должен был быть обязательно там. Тем более страна разваливалась, криминал наступал, и гуща заваривалась такая, что до сих пор расхлёбываем.

Вот с поисковым отделом на их «Волге»-универсале колесим по всей области, пытаясь с поличным захватить иконных воров, бандитов, лиц, находящихся в розыске.

Помогаем в одном райотделе двоим операм из ОРО — это подразделение, отвечающее за розыск скрывшихся преступников и лиц, без вести пропавших. А в народе его ласково именуют отделом реабилитации олигофренов, потому что по традиции туда всегда направляли залётчиков. Оба оперативника ОРО маленькие, кругленькие и похожи друг на друга. Старший группы поискового отдела, здоровенный такой бугай, в прошлом командир группы ВВ по розыску беглых зеков а в будущем боец СОБРа и охранник Министра, хмыкает:

— Во, следствие ведут колобки.

Всю ночь меряем бездорожье, добираясь до каких-то деревень, собирая скрывающихся преступников. Покосившаяся хата, в ней здоровенный мужик — потомственный алкаш и разбойник. При нашем прибытии он извлекает заранее приготовленную котомку и вздыхает:

— Ну, поехали!

В это время бабка лет девяноста по виду обзывает нас иродами и молится на киот, в котором фотография патриарха — саму икону они с сыночком давно пропили.

А вот кавалькада машин и автобусов отчаливает от здания ГУВД. И я в поисках приключений отправляюсь с только что созданным СОБРом на мероприятия — громить распоясавшихся преступников.

В СОБРе я торчал неделями. Там как нигде в другом месте ощущался пульс эпохи — шла борьба с Криминальной революцией. И сами собровцы мне всегда нравились и своей выучкой, подготовкой, и воистину самурайским духом, когда ты душой и телом принадлежишь не себе, а делу, которое делаешь. Это люди войны.

Командиром СОБРа был тогда Анатолий Рябинков — личность легендарная, вся грудь в орденах, по-моему четыре ордена Мужества, медаль «За отвагу» за все горячие точки. Спокойный, выдержанный, очень умный и рассудительный руководитель. Отличный спортсмен — фанатик этого дела, и ребят подбирал соответствующих. Сотрудников, выполнявших нормативы ниже КМС по рукопашке, у него не было. Раньше он командовал ОМОНом. У меня с ним как-то с самого начала сложились отличные отношения, он все звал меня заведовать пресс-службой РУБОПа, но я был человеком свободным, закабаляться мне не хотелось.

Ох, какие бойцы у него были! Помню захват самолёта — преступник извлёк гранату и пообещал взорвать всех, если не выполнят его требования. Брал самолёт как раз подмосковный СОБР. При захвате граната выскользнула из рук террориста, и, кажется, прапорщик Фарват Якупов, ни секунды не думая, закрыл её своим телом. Слава Богу, граната не взорвалась. Кстати, сам прапорщик личность легендарная — был тяжело ранен в Чечне, стал инвалидом, получил по заслугам звание Героя России.

С собровцами я объездил всю Московскую область. Тогда бандиты и воры как раз вылезли из подполья и стали нахально демонстрировать себя — устраивали дикие загулы и сходки в кабаках. Вот эти самые кабаки мы и накрывали. Бойцы оцепляют злачное место. Штурм. Укладывают всех на пол.

Помню, брали спортзал, где авторитетная братва подмосковная ошивалась, из спортсменов которые. Была информация, что там полно оружия — тогда уже автоматами мафия затоваривалась, так что вполне реально при таком штурме схлопотать пулю. Помню, выбрасываемся из автобуса, тогда не в брониках работали — броник движения сковывает. Бежим, и у меня полное ощущение, что я полностью открыт, обнажён. Даже кожа чешется, куда пуля может прийтись. Ощущения непередаваемые. Ничего, захватили без стрельбы.

Подмосковье. Приезжаем громить воровскую сходку в стоящем на отшибе бандитском кабаке. А эти твари что-то чухнули и не пришли. Автобус и несколько машин СОБРа — ну не такие частые гости в отдалённом районе. И местные опера решили использовать этот случай с максимальной пользой для себя — показать, кто в районе хозяин. Начальник розыска заискивающе закидывает удочку:

— Тут у нас злачное место, все хулиганье и шпана собирается. Там могут и лица, которые в розыске, быть. Проверим?

Ну, проверим, так проверим. Приезжаем, а там двухэтажный центр отдыха — дискач, кафешка. Ну и правда вся шантрапа окрестная туда собралась — человека так триста. Дым коромыслом. Грохот музыки.

— Надо проверить, — убеждает оперативник.

Старший группы СОБРа машет рукой:

— Ладно, пошли.

Поднимаемся по лестнице. Там полупьяный или обдолбившийся молодняк курит, обнимается. Какая-то девка видит, что по лестнице поднимаются типы в черных комбезах, с масками на лицах, с короткоствольными автоматами, у одного на плече РПК — ручной пулемёт Калашникова. Она с визгом вжимается в стену.

Это ещё ничего. Один мой знакомый собровец вспоминал, как в масках заскочили в бар за бандитами, так там посетительницы стали быстренько серьги снимать и в рот прятать — приняли за разбойников.

Ну, пока суть да дело, по рации приходит сообщение:

— Машина, «Жигуль», на большой скорости сорвалась отсюда.

— Преследуйте! — приказывает командир.

Мы бежим к машине и двигаем в сторону, куда скрылась бандитская тачка. Тёмное шоссе. Когда мы подыхали, серый «жигуль» уже съехал с обочины, ткнувшись носом в землю — как не перевернулся, непонятно. Собровец докладывает:

— Не успели пассажиров задержать — они все разбежались раньше, чем мы их догнали. Шустрые, сволочи, оказались. Как тараканы в разные стороны прыснули. Но ничего.

Осматриваем тачку. А в заднем сиденье застряло несколько пуль.

Выяснилось, что когда машина не остановилась, собровская «Нива» за ней устремилась в погоню. А у «Жигуля» движок оказался покруче, и он начал уходить. А в салоне там пять лбов. И чего им скрываться? Наверняка, или стволы, или наркота, или клиенты в розыске находятся. Ну как их упустить?

Собровец по пояс высовывается из окна и начинает шмалять из «Стечкина» по колёсам. А прицел неправильно выбрал. И все пули уходят в багажник, пробивают его и застревают в спинке сиденья.

Будь спинка чуть потоньше, и там бы трупов было — полный кузов. Но повезло.

— Ладно, хорошо, что не убили, — машет рукой старший группы. — Организовываем засаду. Ждём!

Как и ожидалось, через пару часов за машиной заявился беглый хозяин и был принят достаточно жёстко.

— Да не причём я! — хмыкает водитель.

— А зачем бежал?!

— Ну, выезжаю с приятелями со стоянки. А тут меня менты тормозят. А я поддатый прилично. Ну и испугался. А как стрелять начали, вильнул — и в кювете...

Следующая картинка в памяти — задержание вымогателя на окраине Москвы. Бандос в белом костюме, черных очках, а вышагивает, как павлин — важный такой. Вперёд — приёмка... И в отделе сидит жалкий мокрый кутёнок, и костюм уже не белый, и бьёт его нервная дрожь, и он жалко пытается оправдываться — мол, не виноватый я, он сам пришёл. Да, коротко и ненадёжно бандитское счастье...

Постоянно у меня какие-то выезды, приключения были. Ну, ей Богу, скорая милицейская помощь. То описывал в газете задержания воров икон. То с ОБХСС участвовал в контрольных закупках красного вина у вино-водочной мафии. Эх, молодость, и тьма свалившегося на страну бандитского беспредела!

Заодно выдал серию статей об НЛО — ходил по их тусовкам. Про сектантов разных писал — тогда их на Русь наехало столько! Отвечал за Динамо, брал интервью у тренеров, чемпионов мира по разным вилам спорта — понял, что это совершенно отгороженный от нас мир спорта, живущий по своим жёстким законам, где побеждают доблесть, воля и талант, но не чужд он и интриг.

Редакция наша притягивала интересных, необычных людей, коих в милиции полно. Помню, приходил к нам приятель Хлысталова — олимпийский чемпион по боксу в тяжёлом весе, работавший потом в Политуправлении МВД СССР. Гора настоящая — но по поведению и виду такой скромный, застенчиво улыбался. Когда в середине восьмидесятых готовились к фестивалю молодёжи, в аппарате Министерства проводили занятия по противодействию терроризму. И инструктор по рукопашке учил:

— Догоняете, бьёте, сбиваете с ног, заламываете!

А этот наш боксёр-тяжеловес только плечами недоумённо так пожимал:

— А зачем сбивать и заламывать? Лёгенького удара достаточно будет...

Ещё один знатный боевик к нам ходил — Нурилыч. Не знаю, какой он нации был. Человек такой занятный, энергии и инициативы в нем было через край. Он вёл секцию по рукопашному бою. Сам сухонький, невысокий, на груди значок мастера спорта. Человек был знатной боевой мощи. Попадал все время со своим горячим темпераментом в какие-то ситуации, вечно кого-то на улицах жизни учил, усмирял. Всё звал меня:

— Давай ко мне в секцию. Вырубать будешь всех и сразу.

Совершеннейший фанатик этого дела был. Будучи майором, командовал конвоем в ГУВД области. Изобретатель был. Все учил нас урокам мастерства:

— Я на заводе кандалы такие массивные заказал — не убежишь. Это тебе не наручники... А особо-опасным и буйным муляж гранаты к шее привязываю — говорю, если дёрнешься, взорвётся.

Кстати, пока он конвоями руководил, ни одного побега не было — всё просчитывал, всё продумывал. А после него началось — то один задержанный сбежит, то другой, притом после пьянки с конвоем.

Политработники у нас тоже интересные захаживали. Один был фанатик русской истории, и запустил у нас серию исторических статей, посвящённую русским князьям.

В общем, скучать не приходилось...

Девяносто первый год

— Семёновна, самогон на бочку, — потребовал участковый ледяным тоном.

— Ой, а как же я буду! — причитает пожилая хозяйка квартиры в цветастом халате.

— И самогонный аппарат не забудь.

— Да что ж ты, как басурманин какой, все выгребаешь!

— Нарушаешь, Семёновна. И сама знаешь...

Семёновна, вздохнув, тащит десятилитровую бутылку самогона и с надеждой спрашивает:

— Ну, хоть пару литров оставлю?

— Ну, оставь, — благосклонно разрешает участковый — знают они друг друга давно, и уже как свои. — И аппарат не забудь.

Семёновна извлекает самогонный аппарат— точнее, главную его часть — змеевик. Я такой вообще впервые видел.

В Загорске тогда был стеклянный завод, и население мастеровое извращалось, делая самые главные части аппаратов из стекла. Ну, это просто произведение искусства было — трубка стеклянная, в ней сообщающиеся шарики впаяны. Ох, не перевелись мастеровые на Руси, не перевелись.

Самогонку в патрульную «канареечку» грузим с гордостью — план на сегодня выполнен. Борьба с самогоноварением в самом разгаре. Постоянно долбят — изымайте, давайте результат. А варят практически все — водку-то с вином особо не укупишь при повальном безденежье. Поэтому вся патрульная машина пропахала запахом самогона и браги, дышать невозможно. Но патрульные привыкли.

Это август 1991 года. Я привычно описываю милицейские будни — угрозыска, ГАИ. На трое суток я в командировке в Загорске — ныне это Сергиев-Посад. С операми любуюсь на матрёшечников, в которые попала значительная часть трудоспособного населения. На заводах зарплату не платят, а сделаешь матрёшку, или просто станешь торговать её около Лавры иностранцам, и вот тебе живые деньги.

Поскольку за матрёшки брали и валютой, а валютные операции запрещены, то и на сувенирах рядах у Лавры постоянно работали оперативники — местные, а то и заезжие — своих же все знают.

Брожу с патрульными по городу, а с операми по блатхатам. Вот, заходим вдвоём с опером в квартиру. Там сигаретный дым, под ногами катаются пустые бутылки, везде ошметки, очистки. За столом и в спальной какие-то пьяные потаскухи и татуированные с ног до головы синяки. Начинается базар-мазар:

— А вы хто такие?

Типа, ща пику в боку, тут братва гуляет. В этот момент самый старший урка, здоровенный такой, двухметровый, сурово кидает:

— Ты чего? Это же опер! Оперов своих знать надо!

И тут же все стихают. Это ещё инерция советской системы, когда оперативники нередко ходили в одиночку на воровской сходняк и приказывали — за мной. И все воры плелись послушно гуськом за ними. Но времена менялись. Вскоре на хату уже без ствола или спецназа не зайдёшь. Впереди лихие девяностые

— А нож то тебе зачем? — кивает на нож-выкидушку на столе опер.

— Да ты чего! Времена то сейчас какие. Молодняк совсем отморозился. Иду как-то вечером, на меня шобла вываливает человек десять, мол, конец тебе. Я одного за шкирман беру, нож к горлу приставляю, говорю: «ну давайте, сперва его прирежу, а потом всех»... Ушли, смирненькие. Ещё извинялись — мол, попутали. Не, без пера ныне за порог не выйти...

Вот такая рутина. А в это время в Москве ГКЧП. Танки. Я молюсь, чтобы одним танком раздавили всенародного любимца Бориса Ельцина, а другими разогнали всю либеральную шушеру, как на Тянь-Аньмыне. Руководство отдела не знает, что делать — постоянно из Москвы телеграммы о том, чтобы обеспечивать порядок, не допустить, разогнать. Ельцин орёт — долой коммуняк, даешь свободу и Америку. А в головах у служивых людей, и так нафаршированных в последние годы всяким мусором, полный кавардак.

— Так, мы обеспечиваем охрану правопорядка, — резюмирует начальник отдела. — А кто там главнее — это пусть Москва выясняет. Не наше дело. За нами — борьба с преступностью и обеспечение правопорядка — больше ничего...

Конечно, разгром ГКЧП и для меня, и для сотрудников моей редакции был трагедией. Мы надеялись, что страна сохранится. Что эти дикие времена канут в лету. Но дикие времена только начинались...

Не стреляйте в журналиста, он пишет, как заказали

Ну а потом... Нужно было капитаном становиться, профессионально расти. В общем, правдами и неправдами пробрался я в журнал «Милиция» — помогло, что у меня как у журналиста тогда кой-какой авторитет был, статьи печатались в центральных СМИ, в том числе и в газетах МВД. Так что меня знали. И подобрали.

Там, конечно, все уже было куда серьёзнее и солиднее. Центральное издание МВД. И вольницы уже не было. А слова-то так и рвались наружу. Так хотелось припечатывать, разоблачать. Но мне настойчиво пояснили — теперь только в рамках дозволенного.

Помню, первую командировку, куда послали меня как в прорыв — следачиха поколотила начальника следотдела и начала на всех жалобы писать. Заодно и нам кинула. И меня отправили весь этот мусор разгребать. А я это не люблю, мне как-то всех жалко, у всех своя правда, и поди, разгреби всё это. Но разбираться надо, а потом со страниц журнала призывать карать и миловать. В общем, залепил я материал — такой проблемный триллер с уклоном в социологию. Всем понравилось. Выкрутился.

Да, коллектив там уже был большой, далеко не такой дружный, и отяжеленный внутренней конкуренцией. Редактором был бывший спецкор газеты «Правда» Черненко, потом он стал руководителем Федеральной фельдъегерской службы, генералом. Человек амбициозный, карьероустремленный, подчинённых больше использовал, чем воспитывал. Но, надо отдать должное, профессионал в своём деле отличный. Придумал и раскрутил газету «Щит и меч», телевиденье МВД, создал вполне серьёзную контору. После него пришёл полковник Горлов — из внутренних войск, мечтавший сделать из Редакции такую дисциплинированную войсковую часть. К статьям подход тоже стал дубоватый — чтобы всё, значит, прямо-перпендикулярно, без лишних сантиментов и эмоций.

Тут уж не творческих метаний. Но, надо отметить, полковник был консерватором, без либеральной придури. Да и человек оказался весьма порядочный. Когда наши сотрудники засветились при штурме мэрии в 1993 году, он умудрился их отмазать, понимал, что за святое дело воевали.

Поносила тогда меня журналистская судьба по свету — по всей России. Патрульные машины, спецназовские операции, мероприятия угрозыска. Командировка в Дагестан, который мы, наверное, весь рассмотрели с летящих низко над землёй МИ-8 с открытыми дверьми, за турелью где сидит радист, меряя пробегающую внизу землю пулемётом.

До сих пор у меня где-то фотка лежит, как мы перед вылетом на пороге МИ-8. Нас тогда командир экипажа чуть не прибил:

— Примета — нельзя перед вылетом фотографироваться. Были случаи! А ну, прячь фотоаппарат!

Вот мы на границе с Чечнёй, и вдалеке маячит их блокпост — какая-то исламская пограничная стража — они тогда, в краткий миг независимости, своим бандам изящные такие официальные названия понадавали. И смотрят оттуда на нас внимательно. И ВВшники говорят:

— Ты в белой рубашке не слишком маячь. Могут и из снайперки снять.

Тогда до нового ввода войск оставалось почти три года.

Работа давалась мне относительно легко. Пишу я быстро — там, где другие неделю корпят, мне трёх часов достаточно. Связей было много. Материал собирал быстро. Так что, на работу ходил раз в неделю, и все успевал. Правда, этот раз в неделю бил по нервам похлеще, чем неделя допросов преступников. Кто видел творческий коллектив, где все самые талантливые и исключительные, те понимают, о чем это я. Это птичник, куда вторгся волк из «Ну погоди» — все кудахтают, орут, друг друга обличают в бесполезности, а себя преподносят как светоча и надежду русской словесности. Искусство злословия отточено до совершенства. И даже не по злобе, а лишь из-за амбиций и по привычке.

Однажды на совещании исполнявший обязанности начальника объединённой редакции МВД генерал решил устроить всем разнос:

— Прочитал и журнал. И газету. И из всего этого только Илью читать можно с интересом. Это здорово сделано. А остальное...

Я тогда как раз опубликовал документальную повесть — результат трёхмесячного пребывания в шестом отделе МУРа — по бандитизму, бессонные ночи, выезды на задержания бандитов.

И после этого совещания на меня все смотрят, как на выскочку, наглеца и полную сволочь. Следующий раз врагом я стал уже и у коллектива, и у руководства, когда через голову начальства получил первую премию МВД России за лучшее литературное произведение о милиции. Такой всплеск зависти был, весьма меня удививший, потому что сам я этого чувства как-то практически лишён. Но тогда понял, что оно нередко движет людьми и карьерами.

Кстати, в другой раз озлобленную зависть испытал уже в угрозыске от собственного руководства — назначили нам тогда штабных крыс, за всю жизнь если и видевших преступников, то только в лице собственного начальства, которому они всю задницу зализали до младенческой гладкости. Выяснилось, что когда я ничего не делаю, то и вопросов у этих пакостников не вызываю. Как только начинаю успешно раскрывать преступления, так на меня выливается ушат негатива, лишают премий, злословят подленько так за спиной. В последние годы я такого накопал — вся грудь в орденах должна была быть. Но не то, что орденов, даже спасибо не говорят. Это не нытье обойдённого наградами, а лишь констатация странностей жизни и службы...

Однажды понял, что писать о чужих подвигах, наслаждаться успехами других людей мне надоело. Мне интересно что-то делать самому. И вспомнил приглашение начальника отдела ГУУР Владимира Прозорова. И стал опером — и началась совсем другая жизнь. Не знаю лучше или хуже — но совершенно другая, где ставки и поступки гораздо более весомые, чем в любой другой сфере.

С журналистами потом много приходилось общаться. Я вечно был ответственен за связь с ними, а тема антиквариата и культурных ценностей для них излюбленная. Да и сочувствие, в отличие от других коллег, к ним испытывал — знал, что это за работа. В результате постоянно ошивался на ТВ, так что меня на улице стали узнавать, давал какие-то интервью.

И забавно со стороны было смотреть на всё это, не когда ты часть этой системы, а когда наблюдаешь с дистанции за их кухней. И только утверждался в мысли — журналистика это такой вид помешательства. Человек, попадающий в сферу этой деятельности, будто двигается умом. Он начинает стремиться к самым диким, мерзким, эпатирующим событиям. Этот мотив становится главным. Фетишем становится сенсация. Журналист, почуявший её, теряет вообще самоконтроль и способен на любые поступки.

К нам постоянно за материалами ныряла сотрудница «МК». У меня напарник был — известный подкольщик. Однажды журналистка звонит мне уточнить информацию по материалу, мой коллега берет трубку и говорит:

— Нет его. Он знаешь, на какое дело отъехал.

— На какое?! — тут же подскакивает журналистка.

— Э-э. Тут самые верхи замешаны. Я даже сказать не могу.

И у неё заклинило. Она ещё месяц названивала, умоляла поколоться, на каком же тайном задании я был. У человека полностью съехала на этом крыша.

И это не патология. Это такая профессиональная аура. Узнать, удивить, поразить до глубины души. Самолёт упал? Да, людей жалко. Но это же сенсация! Для них этот мир — игра, где нужно нахватать артефактов и удивить всех, или балаган, где ты должен веселить публику, им ты весь в этом. И главное — быть в игре!

Может, это стремление через сенсацию, ажиотаж и событие продемонстрировать свою причастность к чему-то большому, заявить во весь голос о себе?

Ну и ещё — слава, почёт.

— Ну какой он журналист! — кричал мой коллега, когда другой коллега отказался вызваться на роль заложника у банды Басаева во время террористической атаки на Будённовск. — Такой материал пропал!

А что там пули свистели и пришибить могли — это дело десятое. Но сенсация же! Журналист-романтик, скорее всего, ринулся бы к черту в пасть и сложил бы голову — его бы сразу расхлопали, прочитав в удостоверении «Объединённая редакция МВД России». А журналист-прагматик выжил и упустил возможность стать сакральной жертвой.

Кстати, ныне этот нездоровый пыл и устремления сильно поутихли. В стране, где победила религия Золотой Жабы, все душевные порывы, даже негативные, обесцениваются. Помню, мы бегали, как ищейки, искали интересный материал. А потом узнаю, что в моей родной редакции просто тупо стали брать деньги с руководителей органов в регионах, чтобы прорекламировать их. Командировочные, гостиницы за счёт принимающей стороны. А ещё премии. И ещё приезжаешь, и морду корчишь от осознания собственной важности. Просто время такое. Одни поняли, что надо тратиться на пиар. Другие — что пиар не бесплатен. И такое по всем средствам массовой информации. А потом стали воровать, какие-то уголовные дела пошли в отношении руководства Объединённой редакции — не знаю только, чем кончилось. В общем, все как у всех.

И ещё о цене пиара. Как-то к потерпевшему по нашему делу пришла известная криминальная журналистка, пообещала за пять тысяч баксов написать, как негодяи-преступники его обули. Он отказался. Она взъярилась, ещё несколько лет писала во всех СМИ, какой он негодяй и подставил приличных людей — с «приличных людей» она получала деньги бесперебойно, даже когда они уже сидели. А потом, зараза такая, книгу выпустила, где на первых страницах нашего потерпевшего именует жуликам, а нас — продажными ментами.

Ну а что же сама древнейшая профессия? Тут нужно ясно осознавать, что журналистика — это оружие. И главное — в чьих оно руках. Если в перестроечном журнале «Огонёк» или телевизионной программе «Взгляд», то это таран, которым взламывали ворота нашей крепости. Когда же с помощью печатного слова люди пытаются восстановить страну и вернуть ей былую мощь, достоинство, перепрограммировать мироощущение народа с болезненного на нормальный — это дело хорошее, нужное. Слово — это наш клинок, которым мы вполне можем защищаться.

Кстати, враги Отечества давно уяснили для себя силу печатного слова. И переформатирование Союза началось именно с журналистских кругов. Я в старших классах школы вращался в компании при школе юного журналиста. Эта такая организация, готовившая детей к поступлению на журфак МГУ. Курировали учеников школы юного журналиста студенты журналистского факультета. Я тогда нифига не понимал в жизни, но теперь чётко осознаю — там целенаправленно и настойчиво прививался детям фрондёрский элитарный дух. Мы, мол, выше народа. Мы интеллигенция. Мы все понимаем, всё знаем. Мы должны заказывать музыку. И такой пока ещё лёгкий антисоветский запашок шёл.

Кстати, в этой компашке был и будущий зять Ельцина Валя Юмашев — он тогда в армии служил, в каком-то авиационной части в Москве, и его отпускали в увольнение за то, что он писал доклады командованию. Не так много с ним общался, но мне он тогда казался каким-то высокомерным и неприятным. В чем потом убедились все. Другие выпускники журфака, с которыми сталкивался, стали знатными либеральными витиями. В общем, органы КГБ сильно не доработали по этому гадюшнику — журфаку МГУ.

Ну, если подытожить. Журналисты — неизбежное зло или благо? Все зависит от рук, которые держат в руках СМИ. Советский опыт по доминированию официоза, когда «про то нельзя, да и про это не нужно» образовал такой подпольный мир новостей и слухов. Всё это привело к печальным последствиям, когда у народа не оказалось иммунитета против чуждой враждебной информации. Мы оказались безоружными в информационной войне. Так что, как и везде в мире, нужно искать нечто компромиссное. Не затявкать глотку журналистам и свободе слова, но и не допускать свободы клеветы и злопыхательства...

У тех, кто отважился дочитать до конца, прошу прощения за столь длинный текст. Но при усушке и утруске теряются детали, которые, собственно, и представляют интерес в данном произведении...

Илья Рясной

* * *