Современный мир больше не управляется телевизором

21 ноября Всемирный день телевидения, учрежденный Генассамблеей ООН. Она вообще специалист по всяким странным праздникам. И, увы, нам приходится на сей раз начать нашу колонку традиционно — ни у одного из нас нет телевизора. Впрочем, это не предмет для гордости, особенно в наши времена, когда телевидение можно смотреть не только по телевизору.

Телевизоров у нас нет отнюдь не в силу какого-то принципиального решения или желания выделиться из толпы. Хотя бы уже потому, что толпа по крайней мере на словах не имеющих телевизоров примерно сравнялась с толпой их счастливых обладателей.

Просто в определенный момент мы перестали его смотреть — и, когда старая техника приказала долго жить, ни один из нас не счёл нужным приобретать ей замену, обнаружив, что уже прошлым приемником он не пользовался много лет.

Увы, у нас не только нет телеприемников — но один из нас не смотрел даже сериалы, большую романную форму нашего времени, почти целый год — а второму доводится смотреть их не чаще раза в неделю. И это не от пренебрежения и высокомерия — глупо пренебрегать высоким искусством современности, а гордиться этим попросту пошло — а от чистого недостатка времени.

Впрочем, история про сериалы наводит нас на другую тему, тесно связанную с первой — ведь для того, чтобы их смотреть, телевизор совершенно не нужен. Не нужен он, увы, и нам, для того, чтобы быть в курсе того, что по нему показывают — для этого у нас есть френдлента в «Фейсбуке».

Удивляет, правда, сколь много времени отнимает телевидение у тех, у кого оно вызывает тошноту и рвоту. Хотя, с другой стороны, мазохизм — дело личных предпочтений, и не нам ставить это им в упрек, ведь мы сами выбираем свою френдленту.

Но все-таки вызывает интерес — почему люди, категорически не принимающие отечественное телевидение и не верящие ни одному его слову, столь преданно его смотрят. Они всегда в курсе, что сказал Киселев — и способны отличить одного Киселева от другого, а имя Владимира Соловьева вызывает в первую очередь ассоциацию с каким-то из журналистов.

Лично нам кажется, что нынешний день — грустный, поэтому мы, раз уж решились нечто сказать сегодня, считаем нужным говорить только хорошее.

И не то чтобы телевидение, на наш взгляд, было уж совсем покойником — но времена его активной старости явно прошли, и оно вступило в возраст дожития. И поскольку умереть оно может в любой момент, то стоит беречь его чувства.

Прежде всего, телевидение — одно из великих и ужасных достижений модерна. Оно стоит в одном ряду с массовой газетой и радио — доступное всем, оно создало иллюзию, обратившуюся в реальность — единой информационной повестки, соединяя одними темами, одними сюжетами миллионы людей. Не важно, сходились ли они между собой в оценке происходящего — хотя власть единого источника информации позволяла во многом соединять их в этом. Даже если они расходились — в любом случае спорили об одном.

Власть телевидения особенно была заметна в нашей стране и подобной ей — там, где телебашня принадлежала одному и вещала, пусть и по разным каналам, одну точку зрения, без иллюзии вариативности.

Для одних это было голосом правды, для другим — оком Саурона.

Но и те и другие сходились в том, что мир состоит из двух частей — тьмы и света. И вопрос лишь в том, чтобы определиться — на какой ты стороне.

Теперь, увы, всё стало намного сложнее — если раньше врало только телевидение, то теперь врёт каждый утюг.

Отрицая телевидение, отрицая газету «Правда» — раньше ты припадал к правде. Было просто — можно было быть либо за колхозы, либо против. Оставалось только определиться, кто тебе милее — Евтушенко или Бродский. Ныне, увы, так не выйдет — каждый волен в свою очередь строить столь любезную Леви-Строссу бинарную систему, но подвох именно в том, что волен каждый — и у каждого она своя.

Современный мир управляет не оппозициями, а повесткой — не столь важно, какую позицию ты занимаешь по конкретному вопросу, важно то, что в фокусе твоего внимания, а что ты успел благополучно забыть из того, что волновало тебя всего лишь вчера, или на что ты вовсе не обратил внимания.

В этом смысле понятно, почему и либералы, и охранители столь крепко держатся за миф о всевластии Останкинской телебашни — он позволяет сохранить веру в определенность выбора, в возможность управлять не повесткой, а самими смыслами — в то, что выбор может быть определён и продиктован напрямую. И хотя бы ещё о том, что у тебя есть готовый ответ на вопрос, почему у тебя ничего не получается — у тебя нет телебашни. И отсюда — способность оставаться верным тактике Ильича и Макашова: начинать с захвата почты, телеграфа и голубиной почты.

Современный мир вполне управляем — но иными способами, может быть, не более тонкими, но выстроенными по-другому. Какой-то подросток с YouTube, набравший пять миллионов просмотров, при этом останется почти наверняка неизвестен властителям общественного мнения с «Фейсбука», о которых, в свою очередь, не будет знать почти никто из обитателей VK. Это сегментированная реальность, о которой мы для удобства говорим в терминах соцсетей — но ведь, в свою очередь, они на то и соцсети, чтобы не иметь единого центра — можно годами обитать в них и не знать о тех, кто является властителями дум соседей.

Телевизор — это последний великий памятник эпохи модерна. Про объединение, про образ «общества», о котором можно было говорить как о реальности — в свою очередь хорошо накладывающуюся, благодаря сети телетрансляционных станций, на национальные границы — про возможность иметь общие интересы и жить общей жизнью. И, сказать по правде, нам грустно без этой реальности — потому что мы с трудом представляем, как иначе собрать это целое и как возможно даже не общее действие, а общее чувство.

Можно, конечно, утверждать, что в этом чувстве и действии нет никакой нужды — а общее можно собрать из множественности, но ведь для того, чтобы собирать нечто, нужна общая граница, рамка — то, что отделяет свое от чужого.

А физической реальности, как и реальности «лицом к лицу», для этого явно недостаточно — и в мире, в котором у любого, по крайней мере формально, есть право голоса и право собственного выбора, остается под вопросом — что будет выстраивать впредь его эмоциональную, образную связь с тем целым, что находится за пределами реального — в области воображаемых сообществ, при этом имеющих свои границы и претендующих не только на реальность сетей, но и реальность пространств и власти над ними.

Андрей Тесля, к.ф.н., БФУ имени И. Канта, Калининград (в соавторстве с Владасом Повилайтисом)

* * *