Виктор Мараховский. Европу трясет от очередной «победы русских спецслужб»

Европейские СМИ в очередной легкой панике. В крупнейшей автономии Испании — Андалузии — прошли скандальные выборы в парламент.

На этих выборах из ниоткуда вылезла мелкая партия Vox, недавно отпочковавшаяся от правоцентристов. Она, до того бывшая ничем, внезапно набрала 11 процентов голосов и стала первым почти за сорок лет «ультраправым» объединением, попавшим в законодательное собрание не только в Андалузии, но и вообще во всей Испании. Такого там практически не видели со времен Франко.

При этом традиционные лидеры — лево- и правоцентристы — потеряли до трети голосов. Медиа в шоке, политологи пишут мрачные прогнозы о росте радикального правого популизма. Естественно, уже найден след русских спецслужб — сейчас без этого никак.

Сама по себе испанская Vox, отметим, ничего чудовищного не представляет: это консерваторы вроде «Альтернативы для Германии» с католическим уклоном. То есть они за ограничение абортов и иммиграции, а также против однополых браков. Не говоря уже о том, что в правительство их, конечно, никто не возьмет — они нерукопожатные.


Члены партии Vox после пресс-конференции в Севилье

Но штука вся в том, что именно это — признак уже вполне наступившей бархатной катастрофы.

В течение десятилетий либеральная демократия в Европе была вполне работающим механизмом. Право— и левоцентристы каждые четыре-пять лет выходили на поле, чтобы сыграть очередной матч на тему «поднимаем налоги/снижаем налоги». Разнообразные «ультра» — что левые, что правые — служили для правящих партий чем-то вроде кадрового резерва. Те из них, кто не желал сидеть в маргинальном «арийском» или «лесбо-троцкистском» подполье, вливались в центристские силы и обновляли их своей повесткой. Примером тут могут служить лидеры «революции 1968-го», осевшие в 1990-х в европейских парламентах в виде мирных социалистов и зеленых.

Собственно, это и давало возможность существовать в Европе «либерализму с человеческим лицом» — то есть ориентироваться на волю большинства, но учитывать мнение меньшинств.

Однако в какой-то момент эта «фабрика согласия» засбоила. Факторов было множество, но одним из них — возможно, главным — стал, вероятно, распад СССР.

До краха социалистического блока в западных демократиях «левые радикалы» считались столь же опасными, как и правые. Во время холодной войны шевеления троцкистских студентов (с портретами Че Гевары в общагах и лекциями Жижека в аудиториях) уравновешивались консервативными буржуазными традициями миддл-класса.

Когда же Советский Союз исчез — леваки, образно говоря, перешли на сторону победителя. То есть перестали сражаться за коммунизм и против олигархов и обезвредились до «борцов за дискриминируемые меньшинства». В итоге даже самые странные левацкие идеи начали беспрепятственно проникать в политический мейнстрим.

А вот консерватизм, напротив, остался недобитым врагом.

И спустя годы настоящими маргиналами на Западе постепенно остались исключительно консерваторы. Причем градус терпимости к ним постоянно падал все последние лет 25. По сути, «ультраправыми» сегодня, в конце 2010-х, обзывают тех, кто еще в 1980-х были вполне умеренными центристами. Тех, кто полагает, что брак — это между мужчиной и женщиной; тех, кто считает себя вправе воспитывать своих детей на своих ценностях; тех, кто против криминальных гетто с «дешевой рабочей силой»; тех, кто искренне считает, что мужчины лучше водят фуры и играют в шахматы, а женщины лучше управляются с детьми и вообще их надо беречь.

По факту — неприличным и неприемлемым постепенно стал тот самый набор ценностей, с которым Запад победил в холодной войне. Эти ценности сегодня объявлены неполноценными. А следовательно — неполноценны и их носители. И потому они везде, где можно, лишены права публичного голоса. В том числе и в вопросах, поколение назад считавшихся пространством личной свободы, — на тему «кого мне брать на работу», «кому мне продавать торты» и «как мне воспитывать своего ребенка».

Иными словами, то, что было обычным консерватизмом, новые держатели дискурса переименовали в экстремизм. И вытолкнули в политическую маргинальность миллионы сограждан, в социальном смысле никакими маргиналами не являющихся. Избиратели «АдГ» или Ле Пен не сидят на пособиях, не курят крэк и не имеют судимостей, но с точки зрения нынешних политических приличий они существа второго сорта по сравнению с теми, кто относится к «дискриминируемым группам».

Нормальные европейцы XX века — в веке XXI переселены в своего рода стеклянные гетто, потому что они не вписываются в новую господствующую «политическую расу». И в этих гетто сидит кое-где уже по 10-20 процентов населения ведущих демократических стран.

И что характерно — «учитывать их мнение» никто не собирается, несмотря на как бы либерализм. И их ряды растут — потому что чем дальше и больше их игнорируют, тем для большего числа европейцев мейнстрим становится неприемлем.


Сторонники партии Vox радуются результатам выборов в Севилье, Испания

Сегодня трудно гадать, достигнет этот процент новых маргиналов критической массы или нет. Для нас не так интересно. Интересен сам факт: в передовых странах Запада сегодня универсальной официозной идеологией стал своего рода «ванильный расизм», который точно так же по старинке подходит к головам с линейкой. Только измеряет теперь не сами черепа, а то, что в них. И точно так же выдает приговоры о неполноценности.

Кстати, мы тут удивляемся, почему из всех народов на планете сегодня на Западе считается приемлемым и нормальным ненавидеть только русских. Почему в мире победившей толерантности один народ упорно изображают какими-то татуированными злобными гоблинами. Ответ прост: этот народ ненавидят за то, что «у него в голове нет свободы» — в передовом ее понимании.

Кстати, любят русских во всем западном мире тоже за это.

Виктор Мараховский

* * *