Однажды в Киеве

В Киеве сыро, холодно, дождливо. Город входит в 2018 год грязным и словно безразличным к этой своей грязи. Люди тоже безразличны. Они привыкли и каждый занят своим.

О политике не говорят. Особенно не хотят говорить о ней те, кто еще два или три года назад только о ней и говорил.

Сегодня я встретил одного такого человека. Четыре года назад это был успешный бизнесмен. Он и сейчас неплохо себя чувствует, по людям не побирается, но бизнес свой потерял. Пару раз, за эти четыре года, он пытался начать какое-нибудь новое дело, но каждый раз прогорал. И вот когда таким образом он потратил почти все свои деньги, накопленные за прошлые успешные годы, он решил больше не экспериментировать и дождаться лучших времен. Сегодня он не занят ни чем.

Узнав, что я бываю в Киеве, он позвонил и предложил встретиться. Я с удовольствием согласился.

— Здравствуй, дорогой! Как я рад, как я рад!— Михаил так активно поднимался из-за столика, что чуть его не опрокинул. Мы встретились в «Кофе-Хаусе» на Лесе Украинке. Почти год я там не был. Обожаю это место.

— Да. Здравствуй, Миша, здравствуй! — ответил я, немного ошалев от его бурных объятий через стол.

— Ну, присаживайся. Дай я на тебя посмотрю, — он говорил, не выпуская меня из своих крепких рук и усаживая в кресло напротив.

Михаилу сегодня сорок девять лет. Удивительная перемена произошла с ним за то время, которое мы не виделись. Он всегда был по-особенному ухожен и со вкусом одет. Вот и сегодня он был в красивых «брендовых» вещах, но... точно, какая-то поволока тонкой сеткой легла на его лицо, и нафталином притрусила всю его фигуру.

Чуть менее ухоженная прическа, чуть менее подстриженная борода, чуть более ссутулились плечи.

— Как ты, расскажи. Ты навсегда, или на время? — спросил он.

— От обстоятельств зависит, Миша, — ответил я.

— А тебе не страшно? Тут-то тебя не очень жалуют. Оно, конечно, все меняется, но твое время еще не пришло. Тебе кто-нибудь гарантировал здесь безопасность?

— Какие могут быть гарантии в наше время, Миша? Мои гарантии — это моя публичность и связи с европейскими политиками да СМИ.

— Да... Не слишком это серьезный бронежилет,— ответил он.

Подошел официант, мы заказали кофе.

— А ты как? — спросил я его. — Как семья? Как сын?

— Спасибо, все хорошо. Сын учится в Англии. Приезжал на каникулы. Совсем англичанином становится. Смеется над нами с Наташкой. Не хочет обратно на Украину возвращаться. Ну, да мы и не против. Что ему здесь? — сказав эту последнюю фразу, Миша словно осекся, словно запятую сделал, замолчал.

Я улыбнулся. И я, и он понимали — чему я улыбнулся. Три года назад Михаил был активным волонтером и принимал самое деятельное участие в формировании одного из нацбатов, отправлявшихся воевать на Восток. Тогда он говорил мне, что делает это совсем не потому, чтобы «отмазать» сына от призыва. Он говорил, что делает это по велению сердца, что он патриот и что его дети и его внуки будут жить только в свободной Украине и нигде больше жить не будут. Много чего еще тогда говорил Миша. Его запятая и его странный взгляд на меня в эту минуту, были концентрацией столкновения того Миши, трехгодичной давности, и Миши сегодняшнего, ссутулившегося.

При том, что я молчал, Миша вдруг захотел сказать что-то резкое, даже сделал такое движение, но только вздохнул и отвел глаза в сторону.

Я заговорил первым:

— А как ты сейчас? Как бизнес?

— Какой бизнес, Василий? Ты же знаешь. Весь бизнес у «них», — сказал он, и сделал короткое движение головой куда-то вверх. — Если ты не «они», то тебе ничего не останется. «Они» все под себя положили.

— А ты разве не «они»? — спросил я его.

— Ох, Василий, Василий... Сволочи «они».

Мимо прошел человек. Миша проводил его взглядом и, немного пригнувшись к столу, в мою сторону, сказал вполголоса:

— Ненавижу. «Их» уже все ненавидят.

— Так если все ненавидят, чего же ты шёпотом? — спросил я его.

— Привычка. Дурная привычка появилась, — ответил он, и сам себе усмехнулся.

— Миша, а если серьезно. Неужели ты этого хотел? Неужели ты и в самом деле не понимал, что разрушая, вы именно к этому и придете? К шёпоту. Ты хоть сейчас-то понимаешь, что вы натворили? — спросил я.

И Миша вдруг словно встрепенулся, вдруг по лицу его пробежали тени того 2014-го года. Он вдруг выпрямился и медленно и с презрением произнес:

— Вот этого не надо. Вот этих фразочек путинских не надо. Не тебе меня учить.

И зазвенела секунда! Ох, как зазвенела. Было это только одно лишь мгновение. Но именно то. Именно оттуда. Именно то, чего я объяснить в человеке никак не могу. Секунда самой настоящей, самой лютой ненависти. Той, которая убивала людей на Майдане, которая сжигала людей в Одессе, которая вековечная, которая со времен Каина живет глубоко в человеке, и которую не видно на первый взгляд. Вот такая секунда.

Разломался разговор. Рассыпался.

— А зачем же ты позвал меня, Миша? — спросил я его.

— А я и сам уже не знаю, — ответил он.— Хотя нет, постой. Узнать я хотел. Скажи мне, пожалуйста, но только честно, как там у них — в России? Как она вообще? И как они там к нам относятся? Все так же — с имперским презрением? Ненавидят?

— Нет, Миша. Очень хорошо русские относятся к украинцам, а к киевлянам, так и вообще с почтением. А Россия прет, Миша. На всех порах прет. Проблем у них, конечно же, не меньше нашего, но масштабы другие и живут они будущим.

Миша внимательно смотрел мне в глаза и внимательно меня слушал. Когда я закончил говорить, он сказал:

— Ладно. Ты прости если что. За кофе я заплачу.

— Спасибо,— ответил я.

— Не за что. И береги себя. Не настало еще твое время, — сказал он, и мы попрощались.

Я ехал домой и думал, что я обязательно осмыслю разговор с Михаилом и напишу уже только свои выводы. Но не смог я сделать выводов. Не понял я, что это было. Выздоравливает Миша, или мне этого только хочется?

Василий Волга