Без ужаса и мечты: что мы потеряли в XXI веке

Первый пилотируемый запуск частного американского космического корабля, который должен был состояться (по изначальным планам) ещё в 2011 году, вновь перенесён — на сей раз на начало 2019 года. Такое решение приняло руководство американского Национального Аэрокосмического Агентства NASA.

С задачей возвращения астронавтов в космос, напомним, пытаются справиться параллельно несколько передовых высокотехнологичных компаний, включая Lockheed Martin, Boeing, SpaceX и пр.

Для нас это интересно, как ни парадоксально, вот чем: это никому не интересно.

Да, неудачи и непрерывные переносы сроков вызывают некоторое злорадство у любителей космической темы в обеих странах, у которых собственные пилотируемые корабли в наличии. Но ничего похожего на нервную истерику/торжество времён великой Космической Гонки 1957-1975 годов не наблюдается. Ни в самих Соединённых Штатах, ни в России, ни в Китае.

Впрочем, появляющиеся время от времени сообщения о разработке в России или США нового вундерваффе, грозящего свести на ноль обороноспособность противника — тоже не вызывают ни по одну сторону Тихого и Атлантического океанов никаких истерик. И даже кратковременными сенсациями практически не становятся.

И это, как представляется — есть главное отличие двадцать первого столетия от предыдущего, двадцатого.

Штука вся в том, что двадцатый век в своём «масс-культурном» измерении был столетием рекордных коллективных ужасов и рекордных же коллективных ожиданий человечества.

Достаточно кратко перечислить ужасы, которые возникли и оформились в качестве массовых в двадцатом столетии, чтобы понять, насколько нервным оно было.

Ужас перед инопланетянами: сегодня об этом странно помнить, но уже в начале двадцатого столетия признанным фактом было не просто существование на Марсе гигантских каналов, но и наличие там сезонного изменения окраски поверхности. То есть не подлежало сомнению, что там, всего в десятках миллионов километров от нас, есть жизнь, и более того — жизнь разумная.

Разумеется, уже тогда раздавался голос скептиков, объявляющих каналы оптической иллюзией, а представление о тёплом в экваториальных областях климате и жидких водоёмах — ошибочным и не совпадающим со спектральным анализом атмосферы Марса. Однако достаточно осознать тот факт, что критические тексты появлялись с нулевых годов двадцатого века, а писатели Толстой и Берроуз спустя десятилетия ещё вовсю населяли Марс цивилизациями, чтобы понять: голос скептиков был едва слышен.

Наши предки начала XX века не были одиноки в Солнечной Системе. И они имели все основания бояться марсианских завоевателей — пусть и во многом переносили на соседнее небесное тело собственные колониальные тенденции.

Европейцу начала XX столетия вполне естественно было опасаться, что однажды придёт некто более развитый и поступит с ним так же, как он сам поступает с «миром банту» Чёрной Африки.

Ужас перед измерениями: идея существования иных измерений, населённых пугающими и, возможно, неизмеримо более могущественными, чем мы, существами не то чтобы родилась (представление о невидимых мирах сопровождает нас с дописьменных времён), но получила второе дыхание в конце девятнадцатого века. Почему — понятно: открытие новых излучений, невидимых глазу, неощущаемых частиц и прочей «сокрытой Вселенной» не могло не заселить её заново бесами.

Собственно, это заселение и произошло. Великий бог Пан, Ктулху, Древние и прочие иномирные монстры заселили масс-культ — причем именно как угроза. Любопытным признанием в этом смысле звучит ранний рассказ Говарда Филипа Лавкрафта «Дагон», под занавес Первой мировой войны сообщающий об исполинских древних существах, которые в любой момент могут прийти и снести с лица земли «выродившееся, измождённое войной человечество».

Ужас перед системой: это наиболее известный сегодня ужас начала прошлого века, но и в нем есть один интересный нюанс. «Процесс» Кафки — 1915 год. «Мы» Замятина (он же первая антиутопия) — 1920 год. «Метрополис» Ланга — 1926 год. И если германец что Ланг Систему в индустриальном, стимпанковском, чадящем трубами и грохоущем заклёпками капитализме, то Замятин ощущал её в «советском» коллективизме.

Однако итоговый результат у обоих мастеров страха оказался весьма схож: обнуление, стирание личности бессмысленным общественным механизмом.

Ужас перед новыми варварами: сегодня об этом смешно вспоминать, но антантовский агитпроп в годы ПМВ именовал германцев не иначе как «гуннами» — на том хлипком основании, что исторический Атилла и его хунну завершили свой победный марш в Паннонии, а венгры изначально пришли некогда из-за Урала.

Позже на ужас перед новыми варварами наложился также ужас перед перенаселением, достигший апофеоза парадоксальным образом тогда, когда бэби-бум в западном мире уже пошел на спад, к началу 1970-х.

Наконец, ужас перед тотальным уничтожением, пришедший вместе с Хиросимой — только сегодня нам кажется банальным. А ведь он был первым настоящим, не придуманным способом истребления людей, с которыми человечество столкнулось в своей истории.

Чтобы понять уровень «ядерного шока», необходимо представить, что мы живём в мире, где поголовное истребление человечества невозможно.

Нам сейчас крайне трудно это представить — а ведь именно таков был мир до Хиросимы: всегда оставались наши доблесть, наш героизм, наше умение переносить тяготы и своевременно прятаться в убежища, которые могли остановить всесожжение. И вдруг человечество открыло, что доблесть, героизм и умение переносить и прятаться — не значат решительно ничего, потому что прилетит один-единственный самолёт и уронит, не слишком даже точно, несколько тонн металла, внутри которого будет ещё немного особо тяжёлого металла.

...В то же время двадцатый век был также веком рекордных ожиданий. Помимо совершенно логичного ожидания, что к 1980-м годам появятся если не марсианские, то уж точно лунные поселения (раз между первым спутником и первым человеком на Луне прошло чуть более десятилетия) — имелись также ожидания «преодоления экономики» (достаточно вспомнить, что в «Стар Треке» человечество жило при практическом коммунизме. Да-да, в главном фантастическом мире американской мечты не было денег).

Были также ожидания победы над болезнями (всеми) и, вероятно, смертью (в связи с чем вопрос перенаселённости планеты как раз решался расселением по Вселенной). Ожидания бескрайнего развития человеческого мозга, установления вечного мира и всего такого.

...Двадцать первое столетие наглядно показало две вещи.

Во-первых, великие ожидания предыдущего столетия — поголовно не оправдались. «Блок идеалистов» рухнул, экономику (или хотя бы бедность) не преодолели. Смерть и болезни не победили (и ещё долго победы не предвидится). Космическая гонка оказалась всего лишь побочным эффектом гонки вооружений — и завяла как невыгодная.

А вот большинство ужасов двадцатого столетия внезапно реализовались — но оказались выносимы и не смертельны.

Тотальная слежка за гражданами со стороны государств сегодня, строго говоря, — рутина. Нашествие условных «варваров» — испытывают на себе практически все страны «белой цивилизации», причём уже которое десятилетие. Манипуляция общественным сознанием со стороны СМИ — банальность, а тотальное уничтожение пришло в медленном, плавном и нестрашном облике депопуляции. Захват власти над миром крошечным сверхбогатым меньшинством произошёл — и он оказался вовсе не так страшен, как в мрачных романах Уэллса.

...Собственно, наше столетие отличается от предыдущего именно этим.

У нас нет ни ужасов XX века, ни его мечтаний.

Едва ли можно говорить о «деградации цивилизации» по сравнению с предыдущим столетием, но о «деградации мотиваций» — пожалуй, говорить уместно.

И когда мы рассматриваем нынешние геополитические и межцивилизационные противостояния как продолжение битв двадцатого столетия — мы должны, безусловно, учитывать этот простой факт: нам до него далеко.

Виктор Мараховский