Александр Халдей. Долой перестройку!

Попытка ввести Россию в Запад на его условиях привела к таким угрозам национальной безопасности, что спасением может стать только использование некоторых советских методов организации экономики

Анализируя тенденции последних нескольких лет, сталкиваешься с выводом о полной исчерпанности той политико-экономической модели, которая вынашивалась российской элитой с середины семидесятых и была реализована в так называемую эпоху перестройки. Сама перестройка как процесс вестернизации России была затеяна элитой СССР в целях приспособления страны к форме существования коллективного Запада. В Европу снова стали прорубать очередное окно. Горбачёв лишь начал процесс, который пошёл, а продолжил его Ельцин.

Путин, по сути, действовал ситуативно, как кризисный управляющий, постоянно спасающий ситуацию, потому что кризис данной модели сразу себя проявил в неспособности достигнуть поставленные цели, если не считать целями разгром собственной экономики и открытие страны для оккупации в политике. Многие сейчас уверены именно в этом намерении тогдашних реформаторов.

Но это примитивное понимание проблемы. Такие доводы следует оставить маргинальной оппозиции — в политике всегда преследуются цели достижения обществом более высокого благосостояния в целом, а не только его верхушки. И если верхушка успевает поправить свои дела, а общество, наоборот, живёт всё хуже и хуже, то это не цель, а эксцесс управления — сама власть понимает, что в долгосрочном плане это путь к поражению и к политической смерти. И потому не стремится намеренно понизить жизненный уровень населения как главный итог своих реформ. Если так получается по факту, то это значит, что что-то пошло не так, как было задумано. Что было не так, удаётся оценить лишь со временем. В экономике, в отличие от физики, все эксперименты ставятся не в лабораторных, а в реальных условиях.

Ошибка, положенная в основу стратегии вхождения в Запад на его принципах, становится с каждым месяцем всё более страшным откровением для российской элиты, сложившейся в рамках Вашингтонского консенсуса. Санкции, наложенные США на наши корпорации, страшны только тогда, когда эти корпорации сделаны по образу и подобию западных ТНК. То есть они превращены в открытые акционерные общества, чьи акции оборачиваются на контролируемых Западом фондовых и валютных биржах. Здесь есть риск и для самих крупных компаний, и для их собственников. Но если ситуация нарастания ущерба станет неизбежной, то национализация этих компаний станет выходом из положения и снимет все угрозы для работы предприятий.

Понятно, что сама по себе национализация при нынешнем порядке формирования бюджета станет не решением проблемы, а дополнительной проблемой. В бюджете нет денег на пенсии, медицину и ЖКХ, чтобы вешать на него ещё и содержание крупных корпораций. Развитие госпредприятий в условиях экономической автаркии было возможно лишь при советской модели экономики. Тогда нам были не страшны никакие санкции, потому что внутренний финансовый регламент контролировался не биржевыми спекулянтами, навязывающими политику Центральному банку, а государством. Страна получала свои стабильные проценты ежегодного экономического роста и действительно не знала проблемы с курсом акций на алюминиевые и нефтегазовые предприятия. Капвложения шли по линии государства и осуществлялись на плановой основе. Кредиты шли лишь на поддержание временного дефицита оборотных средств и стоили 1,5−2 процента. Худо-бедно, так построили такую промышленность, что было что приватизировать и на чём строить ракетно-ядерный щит.

Элита СССР была неуязвима для санкций, и это являлось сильнейшим её преимуществом. Сейчас в России возникла ситуация, когда все понимают, насколько ошибочным было решение о полной открытости нашей политической и экономической системы для Запада, когда верхушке хотелось поскорее попасть в Европу, не дожидаясь роста благосостояния всего населения и усиления позиций своего государства. Для ускорения своей эмиграции элита даже пошла на отрыв от своего государства и попадание во власть (акционерные общества) государств противника. Вероятное обострение в политике считалось немыслимым, и даже в таком случае вся связь с Родиной могла быть отброшена, как хвост ящерицы. Почти глобализировавшиеся российские элиты полагали, что их это не коснётся. Коснулось.

Несоответствие состава элит и строения национальной экономики состоянию войны с Западом стало шокирующим откровением для тех, кто жизнь положил для отказа от советского наследия. Теперь так получается, что главные системообразующие признаки той системы стали бы надёжными защитными механизмами в нынешней ситуации. Однако по понятными причинам эти механизмы не могут быть использованы, во всяком случае до тех пор, пока ситуация не станет совсем тяжёлой.

Чтобы национализировать крупнейшие стратегические предприятия, нужно изменить схему наполнения бюджета деньгами. Для этого надо поставить под контроль цены и себестоимость, а также отделить наличный оборот от безналичного. И для всего этого ввести плановый метод работы. Не обязательно это делать прямым директивным путём, как в прошлом, есть и другие способы, но это нужно делать.

Справляться с этим могут лишь госпредприятия, входящие в структуру министерств, созданных по отраслевому принципу. То есть нужна жёсткая вертикаль экономической власти, где подчинённый правительству Госбанк является главным звеном управления. Эмиссия осуществляется не под запас ЗВР, а в соответствии с планами выпуска товаров народного потребления, покупаемых за наличные деньги. То есть товарная масса приводится в соответствие с денежной. СССР контролировал цены, даже не помышляя об использовании методичек МВФ. И никакой инфляции в СССР никогда не было.

Коммерческие банки в таком случае должны будут, по сути, стать приводными ремнями государства, которое не ставит целью получение спекулятивной прибыли, а ставит целью экономический рост, основанный на снижении себестоимости СОП — совокупного общественного продукта — старый забытый термин социалистической политэкономии. То есть в первую очередь банковский процент должен стать не способом получения прибыли, а превратиться в рутинную и формальную расчётно-кассовую операцию, где в основе деятельности банка лежит расчётно-кассовый план, увязанный с планами предприятий-клиентов, а экономический эффект реализовывается лишь на уровне народного хозяйства — на уровне макроэкономики, говоря современным либеральным языком, ибо язык современной экономики — это либеральный язык.

Как бы ни были очевидны выгоды такого положения дел в нынешней ситуации, применение их сейчас невозможно по политическим и психологическим мотивам. Россия слишком долго компрометировала эти принципы и слишком уверовала в эту компрометацию, слишком вошла в мировой экономический порядок, где роль Госплана выполняет МВФ. Сегодня даже осознание всей пагубности происходящего не даёт возможности быстрого изменения положения. Так боксёр, втянувшийся в обмен ударами, вдруг видит, что в него летит удар, который сейчас пройдёт, и он на долю секунды понимает, что уже нет ни силы, ни времени, чтобы его отбить. Элиты в России понимают, что в них полетели неотбиваемые удары и для того, чтобы выжить, нужно перейти от бокса к неспортивному карате, поменять «движок», боевую базу. Но сразу перестроиться уже невозможно, инерция колоссально велика.

Однако пока старый авангард, оказавшийся под огнём, несёт потери, задние немедленно начнут перестраивать ряды. Война заставляет применять самые выигрышные стратегии.

В России неминуема перестройка перестройки. Мы живём пока в перестроечном мире, и Путин лишь подготавливал грядущие перемены, даже если это и не было его планом. Но чем дальше усиливается давление на Россию, тем сильнее она вынуждена перейти к опоре на собственные силы. Понятно, что нынешние элиты в России решиться на это не способны. Требовать от них этого — всё равно, что требовать от вождей племени гуронов срочного создания государственной цивилизации, способной производить пушки и ружья для противостояния конкисте. Или требовать от русских удельных князей срочного создания единого централизованного государства накануне вторжения Мамая. Есть вещи, до которых нация доходит только путём долгих страданий и невзгод. В такие периоды элиты вырабатывают стратегии, спасающие весь народ от вымирания. Если им этого не удаётся, они исчезают, и никто не вспоминает о них, кроме архивных историков.

Если считать перестройкой вхождение в Запад, то в России такая перестройка закончена. Началась перестройка перестройки. Это демонтаж Вашингтонского консенсуса и построение автаркичной системы, которую назовут экономическим суверенитетом. Советские механизмы, адаптированные к госкапитализму, который объективно будет только усиливаться, способны найти себе применение в рамках новой стратегии. Неважно, кто это будет делать — в кабине падающего самолёта за штурвал может ухватиться первый, кто дотянется. И неважно, что учился он летать на игровых симуляторах или летал только пассажиром — угроза гибели не оставляет иного выбора, кроме готовности к попытке её избежать.

Сейчас инстинкт самосохранения российской элиты будет главным качеством, требующимся от них в сложившейся ситуации. А в инстинкт самосохранения главной составной частью входит рефлекс «свой-чужой». Те, у кого этот рефлекс оказался нарушенным, сейчас находятся под ударом санкций и провокаций спецслужб Запада. Те, у кого этот рефлекс не нарушен, удвоят усилия по самоспасению, глядя на тех, кто поспешил и попался в капкан. Когда караван разворачивается, те, кто были последними, становятся первыми. И, соответственно, наоборот.

Недостатком современной системы государственно-монополистического капитализма является чрезмерная персонификация конфликта интересов. Конфликтуют как бы не государства и их элиты, не отрасли, а крупные собственники и сросшиеся с ними чиновники, ставшие крупными собственниками. Такое срастание неминуемо означает коррупцию и ослабление рычагов государственного влияния на бизнес и аппарат. Государство становится заложником интересов крупных корпораций. А ещё точнее — интересов возглавляющих эти корпорации олигархов.

И США в этом отношении намного дальше ушли, чем Россия. В России банкирам пока ещё не удалось подмять под себя всё государство, вместе с его спецслужбами, армией и политической системой. В США этой системе уже более века. За этим субъективным конфликтом скрыты объективные системные противоречия. Но персонифицированность мешает борьбе, сводя борьбу России с США к борьбе Дерипаски с Рокфеллером.

И поскольку у Рокфеллера всегда аргументов будет больше, чем у Дерипаски, то для предотвращения поражения жизненно необходимо как можно больше минимизировать личностный фактор в этом системном конфликте. У участников цивилизационного конфликта не должно быть конфликта интересов, когда разрываешься между своими и государственными интересами. Личные интересы ключевых фигур, принимающих решения, не должны считаться тождественными государственным. В таком случае всегда предательство будет более выгодным, чем война. И отказ человека от такой выгоды ничего не меняет в ситуации — не все способны на личные жертвы ради абстрактных ценностей. Это вопрос национальной безопасности.

Поэтому отказ от перестроечного наследия представляется совершенно неизбежным следствием нынешнего глобального конфликта России с Западом. Даже если для оформления такой стратегии в России потребуется несколько раз поменять состав правительства. Ибо каждый состав правительства — это отражение текущего понимания элитами положения, в котором они и их страна оказались перед лицом смертельной угрозы.

Александр Халдей

* * *