Андрей Фурсов. Российская Федерация в начале XXI века. Опыт системно-исторической оценки

1

Завершается, по крайней мере формально, срок президентства В. В. Путина, и начинается подведение итогов. Как это обычно бывает, аудитория делится на сторонников и противников, что и определяет оценку, чаще всего — в зависимости от конкретной политической ангажированности. Автор настоящей статьи, не будучи ни оппонентом, ни апологетом Путина, не являясь политически ангажированным, выступает как наблюдатель — наблюдатель определённой властной и социальной системы в определённый отрезок времени. Как системного аналитика меня интересуют не столько результаты и итоги самого по себе президентства Путина, хотя и об этом пойдёт речь, сколько то, что произошло в России и с Россией за последние восемь лет; какие задачи объективно, с системной точки зрения стояли перед преемником Ельцина и как они были решены. Речь идёт о системно-историческом подходе к современной русской реальности.

Состояние любой системы (и руководства, управления ею) оценивается прежде всего по её системообразующему элементу (в общественных системах это доминирующие группы) и его базовым противоречиям. Далее речь должна идти о системе в целом, о сохранении её целостности, а также об отношениях системообразующего и иных элементов. Наконец, last but not least, необходима оценка отношений системы с внешним миром — с иными системами. Это что касается системного аспекта.

Если говорить об аспекте историческом, то здесь прежде всего имеется в виду следующее. Поскольку речь пойдёт о Российской Федерации, которая принадлежит русской истории, то имеет смысл взглянуть на текущие процессы как элемент некой исторической целостности-континуитета и сравнить нынешнюю ситуацию (ситуацию Путина) со сходными ситуациями, в которых оказывались другие русские властители. Разумеется, большинство аналогий нередко носит поверхностный характер, а содержательная аналогия, как писал Гегель, требует теории в качестве основы; тем не менее с эвристической точки зрения, с точки зрения информации к размышлению исторические аналогии представляются мне вполне уместными в анализе и оценке событий и, самое главное, тенденций сегодняшней реальности.

2

Оценка любых властных лиц в истории базируется на простых посылках — во-первых, исходя из вопроса об исторических условиях, в которых это лицо оказалось, и вопроса cui bono — кому выгодно, то есть исходя из специфики задач, обусловленных социальными (классовыми) интересами тех групп, сил, которые выдвинули данного деятеля и чьи интересы он выражает, отражает и/или представляет. Любой другой подход будет либо наивной романтикой, либо пропагандой.

В. В. Путина к власти привели представители нескольких групп, кланов того слоя, который у нас неточно называют «олигархией», адекватное название — плутократия; этот термин и будет употребляться далее (термин «олигархия» не случайно заключен в кавычки). Произошло это в условиях острейшего властно-экономического кризиса и в преддверии социального кризиса, то есть в ситуации обострения ряда противоречий.

Первый комплекс противоречий — между главными и наиболее сильными кланами на самом верху пирамиды доминирующих групп, между «Семьей» и «московскими». Здесь главной задачей преемника Ельцина должно было стать недопущение победы «московских», сохранение преемственности власти «семейного клана», обеспечение гарантий физического и политико-экономического существования его представителей.

Второй комплекс противоречий — обострение борьбы внутри доминирующих групп в целом, причём на различных уровнях и между различными уровнями: между десятком кланов на самом верху, между этими кланами («миллиардёры») и остальной частью доминирующих групп («миллионеры»); между представителями нижней части доминирующих групп; между центром и регионами. Эти противоречия в значительной степени подстегивались дефолтом: он обескровил население, и теперь основным источником «первоначального накопления» плутократии могла быть главным образом она сама, точнее — её более слабые и менее удачливые представители (в качестве иллюстрации см. картину Брейгеля-старшего «Большие рыбы пожирают малых»). Иными словами, дефолт мог спровоцировать классовую гражданскую войну всех против всех внутри доминирующих групп. Отсюда задача, которая на языке политической науки называется «консолидацией элит».

Третий комплекс противоречий — обострение отношений между населением и новыми доминирующими группами в целом, то есть «низами» и «верхами». Выразилось это в росте недовольства властью, прежде всего, как говорили в народе, «старым алкашом в Кремле», в раздражении по поводу «новых богачей» — и это понятно: к концу 1990-х социально-экономическое расслоение между новыми богатыми и новыми бедными достигло того уровня, который Б. Дизраэли когда-то охарактеризовал как состояние «двух наций». Последнее впечатление усиливалось тем, что в «богатой нации», по крайней мере в её первых рядах, было много нерусских — евреев, кавказцев, выходцев из Средней Азии.

Главной задачей ельцинского преемника в этом комплексе проблем было не допустить социального взрыва, выпустить социальный пар, выдвинуть на первый план свою роль в качестве не олигархического модератора-менеджера, которая была предписана ему верхним сегментом «олигархии», а общенационального лидера. Для этого ему, помимо прочего, нужно было и поведенчески и, желательно, внешне быть антиподом Ельцина, то есть молодым, подтянутым, трезвым, решительным, независимым как от «олигархов», так и от Запада, готовым встать на сторону сирых и убогих против богатых и сильных, социально-ориентированным борцом с ельцинским наследием, если не «потрошителем», то «укротителем олигархов», etc. Путин внешне (особенно его риторика) весьма соответствовал «императиву антипода».

Таким образом, преемник Ельцина должен был решить комплекс задач, связанных между собой по матрешечному принципу — решить их, естественно, прежде всего в интересах слоя и кланов, выдвинувших и поддержавших его (иначе в истории не бывает), в то же время предприняв некоторые шаги — реальные и риторические, как-то отвечающие каким-то интересам и представлениям основной массы населения. (Как говорил в таких случаях и о таких ситуациях герой романа «Вся королевская рать» Вилли Старк: «Дайте мне топор» — у нас эквивалентом стала фраза «замочить в сортире», которая произвела большое впечатление на публику.)

Кроме трёх названных выше системных задач были ещё две — сохранение целостности России и выстраивание отношений с внешним миром — как ближним (СНГ), так и дальним, прежде всего с США в условиях их нарастающего противостояния с Китаем.

Сохранение территориальной («горизонталь») и властной («вертикаль») целостности страны во многом (хотя и не во всем) связано с проблемой единства, консолидированности доминирующих групп — раскол последних в самом конце 90-х годов ХХ века не случайно совпал с тем, что Российская Федерация оказалась на грани распада.

Отношения с внешним миром, особенно с Западом и его лидером США, тоже были серьёзной проблемой, имевшей различные проекции и измерения, включая степень зависимости правящей российской верхушки от «вашингтонского обкома партии», ситуацию в СНГ и в самой Российской Федерации (на предмет сохранения целостности в условиях давления извне и деятельности агентов влияния внешних сил внутри страны).

3

В решении первой задачи из пяти названных выше Путин преуспел: он стал символом победы ельцинского клана (при всех непростых отношениях с этим кланом) над «московскими»; обеспечил преемственность власти — до такой степени, что какое-то время «семейные» в той или иной степени (веха — уход Волошина) продолжали рулить. О физических, экономических и тем более юридических (специальный указ) гарантиях клану и его главе я уже и не говорю. Разумеется, со временем, создав нечто вроде собственной базы и играя на противоречиях кланов, Путин существенно ослабил хватку «Семьи» на своём горле, однако в данном случае мы говорим о выполнении в 2000 году задачи, поставленной в 1999 году.

4

Налицо, по крайней мере внешне, и позитивный результат в сохранении целостности страны. Мы отползли от пропасти распада. Чечня замирена, там сидит вроде бы лояльный наместник. Республики с сепаратистским душком — Татарстан, Башкортостан — вроде бы не своевольничают. Региональным баронам указали их место, а губернаторов теперь вообще назначают. Все хорошо?» Ж иви да работай — хорошая жизнь!» Да что-то не хорошо: «будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит», навевая сомнения. Сомнения эти связаны с ценой вопроса, с тем, как и какой ценой достигнуто то, что выглядит как замирение немирных сепаратистов и успокоение сепаратистов мирных.

Чечня, по сути, получила такую автономию, о которой Дудаев и Масхадов и мечтать не могли; о финансовых вливаниях, порой похожих на дань, я уже не говорю, равно как и об усилении позиций ведущих чеченских кланов за пределами республики, на Кавказе в целом (с прицелом на российские масштабы). На самом Кавказе в целом очень и очень неспокойно. Поддерживаемые Москвой коррумпированные элиты (других нет) не контролируют ситуацию, в которой экономические, социальные, политические, национальные и религиозные проблемы сплетаются в один тугой узел, развязать который уже, пожалуй, невозможно, а разрыв чреват взрывом и кровью и окончательным превращением региона в «серую зону».

Республики с сепаратистским закидоном внешне приглушили его, поскольку получили «корзину печенья да бочку варенья» в виде почти безбрежной автономии (свои символы государственной власти, практически узаконенная этнократия, местный контроль над финансовыми потоками в пределах республики и многое другое). Пока что это гарантирует лояльность местных верхушек, а вместе с ней — de facto целостность страны. Но насколько прочны такие гарантии? История поздних эпох крупных политий — от Римской и Британской империй до Российской Империи и СССР — показывает, что не очень.

Далеко не все действия центральной власти по ужесточению контроля над региональными верхушками диктовались стремлением укрепить целостность страны и вертикаль власти. Нередко за этим, по крайней мере косвенно, стояла не столько политическая, сколько экономическая или даже классовая причина — ослабление позиций региональных властей перед лицом центральной плутократии как слоя, реализующего свои интересы в процессе передела власти и собственности.

Сухой остаток: да, в настоящий момент, в краткосрочной перспективе Российская Федерация более не находится на грани распада. Однако достигнуто это такими средствами и уступками, которые, во-первых, закладывают долгосрочный фундамент для центробежных тенденций; во-вторых, предоставляют этнократиям такие привилегии, которые способствуют экспансии последних далеко за пределы своих республик и прежде всего — в традиционно русские области. И это при отсутствии до сих пор фиксации государственно-правового статуса русских. Короче, целостность государства сохранена, но не ценой ли скрытой балканизации в будущем?

5

Следующая задача на весах нашего «балансового отчёта» — консолидация элиты, замирение её верхних и средних слоёв. По сравнению с ней вторая и особенно первая задачи — это, процитируем Конька-Горбунка, «службишка, не служба». Вообще, нужно сказать, что Путин — не первый русский правитель, сталкивающийся с задачей «консолидации элит». Её должны были решать многие — Иван Грозный, Михаил Романов, Пётр I, Екатерина II, Николай II, Сталин, Хрущёв, Брежнев. Удачно и мирным способом решили вопрос Михаил Романов, Екатерина II и Брежнев. У них был мощный материальный ресурс, «вещественная субстанция» — люди (крепостные) и земля у Михаила и Екатерины II; сталинский фундамент, нефтедоллары и полуразрешённая, несистемная «коррупция» (не сравнимая, естественно, с нынешней, которая носит системный, если не системообразующий характер) у Брежнева. Всем трём в большей или меньшей степени благоприятствовала международная обстановка Николай II провалился — он не смог интегрировать разлагающееся дворянство и буржуазию с печатью разложения на социальном челе; впрочем, это вряд ли было возможно как по социальным, так и по экономическим причинам, не говоря уже о международной ситуации, — что не снимает ответственности с Николая за бездарную политику. Особенно если по контрасту сравнить его с Иваном IV, Петром I и Сталиным. Эта «тройка», во-первых, оказалась в крайне тяжёлой ситуации внутри страны и вне её, во-вторых, под руками имела плохо консолидируемую элиту, да и с ресурсами было не густо. То есть попытка простой, стандартной консолидации оказалась бы провальной. «Тройка» пошла иным, нестандартным путем — погром, оттеснение, уничтожение старой элиты и создание новой, которую консолидировали огнем и мечом, вываривая и проваривая в чистках и тяжёлых испытаниях. Результат — создание Московского самодержавия, Санкт-Петербургского (и империи), Советского Союза как сверхдержавы.

Консолидация верхов в начале XXI века протекала в острейшей борьбе центроверха с наиболее сильными, активными и горластыми их представителями, главной целью которых было окончательное превращение государства в функцию не просто бизнеса, а бизнеса нескольких лиц. Президенту, в таком раскладе, они в своих местечковых представлениях о русской истории и головокружении от успехов при Ельцине отводили роль чего-то среднего между марионеткой и зиц-председателем — ситуация, которую не потерпит ни один персонификатор центральной власти в России. Результат — в 2001 году ушли Гусинский и Березовский, пытавшиеся подмять под себя и для себя триаду «бизнес — власть — СМИ». В этом, кстати, они не выражали интересы плутократии как слоя — только свои, ещё и поэтому были обречены.

Следующая попытка подмять центральную власть была предпринята более широкой группой «олигархов» во главе с М. Ходорковским. Здесь интересы плутократии как слоя просматриваются более отчётливо, хотя и в этом случае на первом плане были интересы главным образом четырёх-пяти кланов, как это имело место в противостоянии знати царской власти во времена Ивана IV и Анны Иоанновны («затейка» — так назвали эту попытку олигархов XVIII века ограничить самодержавие, а точнее, ввести коллективное самодержавие нескольких кланов) — не классовый и даже не общесословный интерес, а сумма нескольких частных, клановых интересов. Результат тот же — «затейка» с финалом, который, по Высоцкому, «не трагичен, но досаден» — для её авторов.

Логика «затейников» образца 2003 года проста: президентская власть была нужна как прикрытие и гарантия приватизации. Обеспечив приватизацию до определённого уровня, то есть сыграв свою «историческую роль», она становится лишней или даже начинает мешать тотальной приватизации — последняя требует полной олигархизации власти. Отсюда — поворот «затейников» в сторону парламентской республики, которая должна была стать всего лишь фиговым листком для царства плутократии, для ЗАО «государство Российской Федерации».

Ясно, что ни одного правителя такая прямая, явная и наглая угроза не могла оставить равнодушным, надо было защищать себя — и автоматически — президентскую власть. «Он бил, чтобы не быть битым», — сказал Ключевский об Иване IV, которого спровоцировала боярская олигархия, и он стал Грозным царем. «Затейники» спровоцировали Путина, и из PR-продукта, за который они его держали, он стал превращаться не просто в президента, но в представителя русской власти, единодержавной по принципу своей конструкции. Результат прост — главари «затейников» отправились кто на цугундер, кто за границу, «в бега», а остальных построили. И оказалось: достаточно русской власти показать зубы — и вчера ещё высокомерные барыги втягивают головы, как школьники на линейке. Или, по крайней мере, делают вид.

Из «затейки-2003» Путин, по-видимому, сделал два главных вывода. Политику и бизнес необходимо развести, жёстко пресекать политические поползновения плутократии (чтобы даже думать об этом не смели), усиливая её при этом экономически как слой в целом (и сам по себе и в качестве источника средств); политика же, будучи монополией центральной власти, становится средством реализации среднесрочных (в идеале — долгосрочных) интересов слоя в целом, позволяя подниматься над слоем наиболее лояльным и проверенным, готовым стать функцией власти. Это была попытка расширить социальную базу путём консолидации новых доминирующих групп на экономической основе. Отсюда усиление сырьевой ориентации экономики («великая энергетическая держава»), новый виток неолиберальных реформ (ср. с раздачей земли и крепостных Михаилом и Екатериной), активное лоббирование интересов российского бизнеса за рубежом.

Здесь, однако, возникли проблемы. При любых попытках опоры на целый слой всегда выделяется наиболее опорная группа, которая «равнее других». Такой группой — ситуационно-исторически — стали на какой-то момент так называемые «питерские силовики», на которых президент оперся в борьбе с «плутократами-затейниками» и которые производили зачистку после победы. На этой зачистке, по сути, сформировались несколько (как минимум два) новых клана, которые стали выступать в качестве новых самостоятельных итугроков, что не только усложнило, но и обострило ситуацию и во многом повернуло даже робкую консолидацию верхов вспять. К тому же разделение бизнеса и политики так и не было доведено до конца.

Хотя разделительная линия в Российской Федерации между чиновниками и бизнесменами существует, она, во-первых, носит пунктирный, а то и виртуальный характер; во-вторых, легко преодолевается «в зоне неправа» (Э. Баладюр), во внелегальном измерении. Чиновники и бизнесмены вроде бы представляют отдельные группы, но они довольно легко меняются местами. Эта ситуация хуже и чем просто обособление функций/ролей, и чем их полное слияние; она в принципе исключает возможность консолидации — как консолидировать текучий элемент? Когда-то Ключевский назвал народ текучим элементом русской истории. Теперь таким элементом стала власть, точнее, властесобственность, и чем больше «собственнический» сегмент, тем те кучее.

Сегодня несколько иначе (причины иные, иной социальный и человеческий материал), в карикатурном виде повторяется ситуация, на которой «погорел» Николай II. Он не смог консолидировать в некое целое дворянство и буржуазию, настроив против себя и первое, и вторую, что стало одной из главных причин крушения оказавшегося в изоляции, почти в вакууме самодержавия. Нынешнюю «элиту» тоже не удалось консолидировать, причём не только из-за её кланово-региональных различий, но и из-за её двойственной, «тянитолкайской» социальной природы — чтобы объединиться, надо разъединиться, Ленин был прав. Но именно такого разъединения не допускает политэкономия современного строя Российской Федерации, когда первоначальное накопление капитала блокирует капиталистическое накопление со всеми вытекающими последствиями.

Со всей очевидностью высокая степень разъединённости, неконсолидированности нынешних доминирующих групп проявилась в событиях последних месяцев. О чём конкретно речь? Во-первых, о ситуации вокруг темы «преемник» — кланы не могут договорится, а институциональным, безличным способам передачи власти доверия нет. Во-вторых, неконсолидированные верхи — плохая властная база. Думаю, именно этим обусловлен вынужденный (ибо в России правитель по определению должен быть надпартийным) шаг Путина — возглавить список «Единой России» — иной опоры не нашлось. В то же время для самой партии, то есть доминирующего сегмента руководствующей элиты, главной опорой оказывается президент, власть, а не какая-то социальная группа.

То, что задача консолидации элит сверху не решена, есть не столько вина, сколько беда президента. Во-первых, в его руках нет ни «вещественной субстанции» — так, чтобы хватило на большую часть доминирующих групп, ни репрессивного аппарата чрезвычайного типа. Во-вторых, глобализация объективно усиливает позиции «олигархии», разные кланы которой «подключены» к различным сегментам мирового капиталистического истеблишмента, по отношению к центральной власти, которая к тому же сама в таких условиях олигархизируется. Наконец, третья причина, обусловившая неудачу и незадачу консолидации, — социальное и психоисторическое качество объекта консолидации. Одно дело консолидировать элиты восходящих доминирующих слоёв. Совсем другое — попытки консолидации таких «элит», которые суть продукт политико-экономического и морального разложения, социальной деградации, «одинокая толпа» (Д. Рисмэн), лишённая коллективной психологии и коллективных представлений и ориентированная только на профит, на краткосрочный интерес. А ведь консолидация элиты в качестве conditio sine qua non требует подчинения краткосрочных интересов долгосрочным, частных и клановых — целостным и общим.

Постсоветские доминирующие группы не конституируют целостного правящего слоя и не объединены коллективными ценностями, связанными со служением общему делу (пусть даже собственному «классовому», но взятому в целостной и долгосрочной перспективе), чаще всего не имеют национальной ориентации ни в экономическом, ни в социокультурном (психоисторическом) плане. Как и на какой основе консолидировать людей с принципиально антиколлективистской, индивидуально-стайной психологией маргиналов и трофейщиков-мародеров, лишённых сословной (групповой) чести, долгосрочных целей и иных мотивов и ценностей, кроме материально-экономических (гешефт и профит), формирование которых к тому же нередко происходило в более или менее тесном контакте с криминальной средой или, скажем мягче, ещё раз воспользовавшись метафорой Э. Баладюра, в «зоне неправа». Такую верхушку нельзя консолидировать, её можно только сменить в духе трёх апостолов русской власти Ивана — Петра — Иосифа.

Нынешняя ситуация во многом эквивалентна таковым Ивана IV, Петра I, Сталина, с одной стороны, и Николая II, а отчасти Керенского и Горбачёва — с другой: неконсолидируемые (или с трудом консолидируемые) элиты, сложная международная обстановка, жёсткое внешнее давление. История показывает, что из этой ситуации есть только один реальный выход — волевое, субъектное, с опорой на ту или иную форму «чрезвычайки» и/или движение масс действие по созданию (рождению) новой элиты на месте старой. В противном случае — гибель власти, крушение системы, распад страны.

6

Пожалуй, наиболее отчётливо социальная природа строя, сложившегося за последние годы, проявилась в решении третьей задачи — отношения верхов и низов. За последние 7-8 лет неолиберальная приватизация пришла туда, где в 1990-е годы прошлого столетия её и близко не было. Дело, однако, не обстоит так, что при Ельцине было хорошо, а при Путине стало плохо. Суть в ином: послеельцинский режим в социально-экономическом плане в целом есть развивающее продолжение ельцинского режима на достигнутом им фундаменте и в новых условиях. В свою очередь оба постсоветских режима вписываются в логику развития страны с 1970-х годов (брежневская эпоха), с одной стороны, и мировой системы все с тех же 1970-х (начало мировой неолиберальной революции или, если угодно, контрреволюции, восстания элит против средних, рабочих и низших классов).

Главный итог социально-экономического курса последнего восьмилетия — если не разрушение, то мощный подрыв, демонтаж социального государства (кстати, прописанного в конституции — в этом одно из явных противоречий этого курса) и связанной с ним социальной структуры. Последовательно и жёстко снимая с себя социальные и национально-государственные обязательства, превращаясь из нации-государства в корпорацию-государство, государство, подчеркну, рушит не только социальную сферу, но и структуру постсоветского общества, само это общество, атомизирует и хаотизирует последнее, блокирует возможности структуризации («социум-каша»).

В отсутствие не просто эффективных, а нормальных форм социальной организации и институтов место последних наверху занимает коррупция, а внизу — криминализация, переплетающиеся друг с другом в качестве форм самоорганизации, конституирующего типа социальной связи в атомизированном обществе, в котором к тому же легальные формы работают плохо или вовсе не работают.

Коррупция прогрессирует в течение всего постсоветского периода и уже приобрела системный характер. В начале XXI века Российская Федерация, согласно данным организации «Transparency international», занимает 127 место по степени коррумпированности (всего в списке — 174 страны; для сравнения: Бразилия — 70 место, Китай — 71, Индия — 74; имеется в виду, что чем ближе к первому месту, тем степень коррумпированности меньше). По данным фонда «Индем», объём коррупционных денег в России превышает бюджет в 2,5-2,7 раза; как отмечают специалисты, в последние год-два стандартный размер взятки в Российской Федерации вырос в 13 раз, объём коррупционного рынка — в девять раз.

Власть наносит точечные удары (за время президентства Путина, по данным В. С. Овчинского, были обвинены и осуждены или привлечены в качестве свидетелей 15 губернаторов, глав республик и председателей областных правительств, 22 вице-губернатора, 15 мэров, 9 вице-мэров краевых, областных и республиканских центров, 2 спикера городских Дум), однако, разумеется, это не может системно решить проблему: «снайперы» не годятся там, где нужны «катюши».

Растёт и криминализация. По данным того же В. С. Овчинского, с 1981 по 2001 год число преступлений росло на 1 млн. каждые 10 лет; в 2002 году был принят новый Уголовный кодекс, и число преступлений увеличилось на один миллион всего за три года. Это означает, что соответствующие структуры либо не способны бороться с преступностью, либо не делают этого. В 2005 году России вышла на первое место в мире по количеству убийств на долю населения — 21,5 на 100 тысяч. Криминализация — другая, тёмная сторона неолиберализации в странах с невысоким уровнем совокупного общественного продукта.

Неолиберальный экономический курс концентрирует богатство на одном краю спектра (для меньшинства) и бедность — на другом краю (для большинства), что находит отражение в стремительном и колоссальном росте экономического неравенства. Можно приводить много цифр, ограничусь децильным коэффициентом (соотношение доходов 10% наиболее богатых и наиболее бедных). В СССР он был 3,5; в Российской Федерации середины 1990-х — 13, в 1999 году — 15, в 2006 году — 22 (в Москве — по разным подсчётам — от 40 до 60). Это показатель высокого уровня социальной небезопасности. Не потому ли власть так боится праздника Октябрьской революции?

Неолиберальная система больнее всего бьёт слабых и бедных. Если учесть, что в Российской Федерации из 140 миллионов 60% — это пенсионеры, дети и инвалиды (данные газеты «Труд»), то совершенно ясно, что огромный социальный пласт автоматически отсекается от общественного пирога. В 2007 году зафиксирован самый низкий уровень пенсий с момента выхода Закона о государственных пенсиях. Если в РСФСР в 1990 году (то есть в советские времена) коэффициент замещения зарплаты пенсией составлял 55%, то в Российской Федерации в 2007 году — 26% — и ни в чём себе не отказывай, выживай на пенсию, которая ниже прожиточного уровня, и так искусственно заниженного до 60 руб. в день, короче — die hard.

На другом возрастном «конце» среди лиц моложе 18 лет — 4,8 миллиона больных-хроников, 4 миллиона беспризорников, 2,4 миллиона умственно отсталых, неспособных окончить школу. Неудивительно, что по индексу человеческого развития Российской Федерации съехала с 60 места в 2000 году на 65-е в 2006 году (СССР в 1990 году занимал 32 место); по уровню здравоохранения Российской Федерации скатилась на 125 место; рушатся наука, образование, армия (три последние сферы имеют непосредственное отношение к формированию национально ориентированной элиты). И это на фоне стремительного роста, во-первых, числа миллиардёров — 34 в 2006 году по сравнению с 25 в 2005-м; во-вторых, запасов Стабфонда, которые обогащают верхушку Российской Федерации и целые сегменты мирового капиталистического класса. И богатство сильных мира сего будет расти.

Что касается слабых мира сего, то в Российской Федерации на ближайшей повестке дня (2008-2010 годы) — повышение тарифов на коммунальные услуги на 20% в год, стоимости электроэнергии на 14-18%, на газ на 25-27%, на проезд по железной дороге на 12-14%, при этом обещание роста зарплаты — на 8-10% (без учёта инфляции!).

Кто-то может сказать: но есть и действия властей, противоположные неолиберальной приватизации, — национализация. Но не все то золото, что блестит. Да, действительно «государственный» «Газпром» купил у Р. Абрамовича пакет акций «Сибнефти», прошло ещё несколько сделок такого типа. При этом, однако, государство покупает «пакеты» по намного более высокой цене, чем та, по которой оно продавало их частным лицам (так, в 1995 году контрольный пакет акций «Сибнефти» был продан государством за 100 млн. долларов, а выкуплен почти десять лет спустя за 13 млрд. долл). Разница становится государственным долгом, который дополнительным бременем ложится на население (косвенная эксплуатация), а корпорация и чиновники кладут деньги в карман. Ничего общего с реальной национализацией это не имеет, перед нами превращённая, скрытая форма неолиберальной приватизации, которую должны оплатить лохи, причём дважды.

Удивительно вот что: люди, занимающиеся бизнесом, не способны спроецировать на общество один из базовых принципов функционирования любой компании или корпорации. Как заметил в книге «Как быть крысой» Й. Сгрийверс, служащие никогда не будут лояльны компании, «существующей лишь для того, чтобы обогатить её владельцев». То же и с обществом. Разве будут ощущать люди не то что лояльность, а просто какую-то связь с властью, которая существует для самообогащения, причём за счёт обеднения основной массы населения? И социальная база у такой власти будет сужаться, чему в немалой степени способствуют процессы социальной дезинтеграции.

Идущие по нарастающей неолиберальные реформы не позволяют сформироваться среднему классу, размывают социальную середину, разрушают и разлагают нижнюю часть общества; таким образом, идёт разложение не только верхов, но также середины и низов — общее разложение и деморализация социума, чему в немалой степени способствуют телевидение и «желтая пресса». Моральный кризис постсоветского общества в 2007 году выражен более отчётливо, чем, например, в 1997 году. И кризис этот, безусловно, отражает кризис социальный. Похоже, что в ходе и посредством этого кризиса формируется новый тип общества. Какой — пока сказать трудно, есть удачная метафора — «общество либер-панка». В любом случае сегодня процессы социального распада обгоняют процессы социальной организации. Так уже было в истории России в начале ХХ века, когда большевики сделали нестандартный ход — не стали обуздывать дезорганизацию, оседлали её, довели, ускорив, до логического конца, а потом начали создавать свою организацию. Правда, советский социум строился не в условиях глобализации. Впрочем, и последней вечность вовсе не гарантирована.

7

Весьма противоречивую картину являют результаты отношений Российской Федерации с внешним миром за последние 7-8 лет. С одной стороны — несколько всплесков антизападной риторики, участие в ШОС, нервирующее часть американского истеблишмента, критика американской агрессии против Ирака, укрепление позиций Российской Федерации в Центральной Азии и ряд других изменений. С другой стороны — сдача баз в Лурдесе и Камрани под малоубедительным предлогом дороговизны их содержания («Челси» стоит дешевле? Можно ли оценивать стратегические интересы в деньгах — разумеется, если такие интересы есть), появление американских баз в Центральной Азии при спокойно-понимающем отношении к этому Путина. Правда, базы были бы размещены в любом случае — Россию никто бы спрашивать не стал, здесь мы скорее всего имеем дело с хорошей миной при плохой игре, по крайней мере отчасти. Отчасти — потому что возможно ещё одно соображение: если американцы решили плотно влезть на Ближний Восток и в Центральную Азию и мы ничего не можем этому реально противопоставить, посторонимся — по принципу дзюдо — и позволим им влезть и увязнуть, что ослабит давление на нас.

Если соображения были таковы, то в них есть резон. Тем более что коридор внешнеполитических возможностей, имеющийся у Путина благодаря деятельности Горбачёва, Ельцина и шеварнадзевско-козыревской «дипломатии», той «геополитической катастрофы» (выражение нынешнего президента), в устройстве которой они сыграли огромную роль, крайне узок — не развернешься. В такой ситуации надо пользоваться тем, что есть, например, выдавливать американцев из Центральной Азии с помощью Китая. Другой вопрос, не получится ли так, что потом надо будет выдавливать Китай, а делать это будет нечем и не с кем.

И ещё один вопрос по поводу успехов Российской Федерации в Центральной Азии: это успехи государства или определённых корпораций, решающих свои проблемы под маскхалатом государства, успехи ЗАО «государство?» Над этим вопросом стоит подумать, оценивая результаты политики Российской Федерации в Центральной Азии. Но даже если признать их успехом государства, то довлеющим фоном этого частичного успеха будет общее ослабление позиций Российской Федерации в постсоветской зоне по сравнению с 90-ми годами ХХ века. Не видно, чтобы у нынешней Российской Федерации была какая-то внятная, то есть стратегически выверенная политика в ближнем зарубежье, очевидные следствия — проблемы с Украиной, Молдавией, Грузией и даже Белоруссией. Ситуация в отношениях с Латвией, Эстонией и Туркменией (при Туркменбаши), где третируют русских, а если говорить о прибалтийских карликах, то вовсю пытаются вытирать ноги и о саму Россию, свидетельствует о примате корпорационных и плутократических интересов по отношению к государственным и национальным, о наличии, помимо российской внешней политики, внешних политик корпораций, ведомств, кланов и иных структур (впрочем, то же мы имеем, например, в США).

Сегодня, как и при Ельцине, у России нет союзников в дальнем зарубежье; за последние восемь лет их практически не осталось в ближнем зарубежье. Более того, Россия далеко не всегда выступает в качестве арбитра на постсоветском пространстве. Возможно, СНГ и должно было отойти в мир иной, но произошло это именно в последние годы. Можно ли признать внешнеполитический баланс последних лет положительным? Сомневаюсь. Другой вопрос — мог ли этот баланс теоретически быть положительным? Тоже сомневаюсь. Не сомневаюсь в том, что в принципе не всё сделано, чтобы он стал положительным.

8

Если от конкретики и статистики перейти на уровень теории, то очевидны три результата уходящего восьмилетия:

Деполитизация обществ.

Десивилизация общества (ослабление и упадок гражданского общества).

Маркетизация политики — внутренней и в какой-то степени внешней, то есть вытеснение политических и национально-государственных составляющих рыночными, бизнесом.

Вообще деполитизация и десивилизация общества начали развиваться с октября 1993 года, и к концу 1990-х плутократия в значительной степени преуспела в подрыве как политической сферы, так и гражданского общества — и та и другое были приватизированы «семьями» плутократов. В последние 7-8 лет этот процесс ускорился и углубился, и многое в курсе центральной власти работало и работает на такой результат, когда политика превращается в административно-рыночно-репрессивную деятельность, а гражданское общество сжимается до «общественной палаты». И тем не менее нельзя сказать, что это на 100% результат сознательного курса на сужение гражданской и политической сфер. Во многих отношениях это системный и объективный, не зависящий от злой или доброй воли процесс, у которого сильные русские и мировые корни.

Суть в том, что и политика, и гражданское общество — феномены, нехарактерные для русской истории и русского общества. Оба эти феномена возникли на Западе (политика — в XVI-XVII веках, гражданское общество — в XIX веке). Они — роскошь и одновременно орудие западной цивилизации для решения её проблем. Для решения русских проблем ни политика, ни гражданское общество не годятся, они у нас не работают. В отличие от западной, в истории русской они появляются как продукт и признак разложения системы, социального упадка. Очаги гражданского общества впервые появились в России в 1970-е годы XIX века и исчезли в 1917 году; политика в строгом смысле слова возникла в 1905 году и кончилась в 1917-1918 годах (формально с «мятежом» левых эсеров, по сути — с разгоном «учредилки»). Подчеркну, что и гражданское общество, и политика в пореформенной России носили уродливо-ублюдочный, часто фарсово-карикатурный характер.

Второе пришествие политики и гражданского общества — ещё более фарсовое и уродливое — состоялось в конце 1980-х годов прошлого столетия как результат разложения советского коммунизма. На этот раз они оказались ещё более слабыми и менее жизнеспособными.

Русская история показывает, что по мере формирования её новых структур социальное пространство политики и гражданского общества сжимается. Иными словами, в русской истории гражданское общество и политика суть показатели упадка и регресса системы, а не подъёма и прогресса. Русские проблемы, будь то снизу или сверху, не решаются ни политическим, ни граждански-общественным способом. Это не хорошо и не плохо — это реальность.

Впрочем, и на современном Западе нарастает процесс если не упадка, то ослабления-отступления нации-государства, политической сферы и гражданского общества. Связано это с неолиберальной трансформацией позднего капитализма, который перестаёт нуждаться во многих прежних своих институтах, структурах и сферах и начинает обеспечивать проблемы капиталистического накопления иными способами. В этом плане у деполитизации и десивилизации постсоветского социума — не только русские властные корни и причины, но и мировые неолиберальные: неолиберальному brave new world’у ни политика, ни гражданственность не нужны, и легче всего они искореняются там, где никогда не были сильны.

С неолиберальной глобализацией связан и развернувшийся особенно активно в последние годы процесс маркетизации внутренней и отчасти внешней политики Российской Федерации. Вообще-то этот процесс — процесс вытеснения политических интересов государства экономическими интересами различных групп и корпораций — идёт во всём мире. Идет он и в Российской Федерации. Многие политические комбинации в России, российская политика в СНГ и в «дальнем зарубежье» — все это преследует экономические цели, причём нередко вовсе не государства, а отдельных кланов, компаний или групп лиц. И это далеко не только сегодняшняя русская тенденция, а частный случай проявления общемировой тенденции деполитизации посредством экономической приватизации и приватизации власти. Об этой тенденции немало говорят и пишут на Западе (например, Ч. Льюис — руководитель американского «Центра общественной чистоты» и многие другие).

9

В завершение хочу отметить следующее. Российская Федерация в своём развитии подходит к очень важной развилке, точке бифуркации, выражаясь пригожинским языком. Проедание советского наследия подходит к концу и, по-видимому, будет завершено к середине следующего десятилетия (аккурат к 2017 году?), а возможно и раньше. После этого дальнейшее развитие Российской Федерации может пойти одним из двух путей. Либо центральная власть будет решать общесистемные проблемы за счёт усиления экспроприации и депривации населения, что чревато взрывом и распадом страны, либо за счёт экспроприации огромного паразитического слоя коррумпированных чиновников и плутократов; это чревато внутриэлитной войной с подключением к ней криминала и этнократий внутри страны и внешних сил. То есть оба варианта опасны и чреваты серьёзными последствиями. Попытка отказаться от выбора, потянуть время даёт ситуацию Николая II, Керенского, Горбачёва.

Вообще, судьбоносные повороты и моменты в русской истории, повороты, ведущие к формированию новых систем, происходили именно тогда, когда проедалось наследие (прежде всего материальное) предыдущей эпохи и вставала задача большого передела с ленинским вопросом «кто — кого». Таких моментов было два — в 60-е XVI века и в 20-е годы XX столетия.

В первом случае было проедено наследие удельно-ордынской Руси (прежде всего, исчерпан земельный фонд для раздачи поместий), и власть посредством опричнины создала самодержавие — новую, центрально («государственно») ориентированную форму власти, ограничивавшую аппетиты тогдашних «олигархов» из нескольких кланов Рюриковичей и Гедиминовичей.

Второй случай — это ликвидация группой Сталина уродливой рыночно-административной системы НЭПа (треугольник «комначальник — руководитель треста — нэпман в качестве барыги») в конце 20-х годов ХХ века, когда стало ясно, что дореволюционное наследие проедено и впереди — олигархизация комвласти на коррупционной основе, сырьевая ориентация экономики, финансовая и политическая зависимость от Запада — весь набор постсоветских прелестей. Выбор группы Иосифа Грозного, как и Ивана Грозного, совпал с общенациональными задачами страны.

Сегодня мы накануне третьего поворотного момента в русской истории — национальный versus криминально-плутократический (с распадом, криминально-гражданскими войнами, неохазариями и неоордами, etc) варианты развития. По сути, этот выбор обозначился уже в 1999-2000 годах, однако, при всех тенденциях к развитию во втором направлении, окончательный выбор за время президентства Путина так и не был сделан, он остался в качестве наследия преемнику. Последний (даже если им вдруг окажется сам Путин — далеко не худший вариант) уже не сможет передать его дальше — нет времени, и это, пожалуй, первый «метафизический» итог восьмилетия — упущенное время. Конечно, Путину пришлось действовать в крайне неблагоприятных внутренних и внешних условиях, резко ограничивающих возможности политической субъектности. Но верно и то, что президент избрал неолиберальный экономический курс как средство преодоления этих условий, а этот курс входит в острое противоречие с сохранением социальной и государственной целостности Российской Федерации. Чем-то придётся жертвовать. Сам императив выбора — ещё один «метафизический» результат президентства Путина.

Третий «метафизический» результат президентства Путина заключается в расставании с советизмом (даже в его постформе). За последние 7-8 лет почти окончательно ушла в прошлое эпоха, стартовавшая в середине 1970-х годов и характеризовавшаяся сырьевой переориентацией советской экономики, началом превращения номенклатуры и её явных и теневых прилипал в квазикласс и ослаблением позиций СССР на мировой арене. И дело не только в том, что за последние годы ещё более ослабли позиции Российской Федерации в мировой политике, а в значительной части СНГ проведена по сути зачистка от России. Дело и в том, что за эти годы встало на ноги и вошло в жизнь поколение, либо не знавшее советской жизни, либо формировавшееся в период её разложения, поколение, не прошедшее советскую образовательную школу, советскую армию, советские структуры повседневности, поколение, не «болевшее» за успехи советского спорта и, по сути, не получившее «объектов», которыми можно гордиться. Более того, это поколение, которое во многих отношениях вообще не имело опыта упорядоченной (хотя бы на советский лад) социальной жизни и для которого совстрой — почти такое же прошлое, как российское самодержавие. Под советской эпохой подведена черта.

Но в то же время и в мировой системе заканчивается эпоха, стартовавшая в середине 1970-х годов, эпоха, главной характеристикой которой были понижательная волна Кондратьевского цикла, неолиберальная (контр) революция, «восстание элит» (против среднего класса и низов), то есть наступление верхов на низы, ужесточение эксплуатации в капсистеме, возвращение последней к ситуации «железной пяты» начала ХХ века (в этом плане возвращение Российской Федерации по многим социальным и экономическим показателям в Россию начала ХХ века — часть мирового тренда, чем, правда, едва ли можно гордиться).

В ближайшее время должен начаться демонтаж-трансформация системы мировой торговли, которая начала складываться в середине 1970-х, — об этом уже говорят открыто западные политики (см., например, выступление премьер-министра Великобритании Гордона Брауна 24 ноября сего года на переговорах с премьер-министром Индии Манмоханом Сингхом). Этот процесс не может быть не чем иным, как стартом болезненного, конфликтного и крайне опасного демонтажа западными верхушками отжившего своё капитализма и создания на его месте нового — посткапиталистического, — но вовсе не эгалитарного и свободного от эксплуатации общества, которое в чём-то может напоминать нынешнюю Россию, по хитрой диалектике мирового развития забежавшую вперёд и своим «либер-панком» в брутальной форме демонстрирующую Западу кое-что из его будущего.

В одной временной точке — первое десятилетие ХХI века — сошлись концы двух эпох русской (советской) и мировой истории, сделав эту точку крайне сложной, плотной, перенасыщенной социальным динамитом, а потому готовой взорваться. Президентство Путина пришлось именно на эти годы — годы мирового великого перелома, когда «век вывихнут». В последний раз в русской истории такое «вывихнутое» взаимоналожение концов двух эпох — русской и мировой истории — имело место в начале ХХ века, оно пришлось на царствование Николая II, который к концу царствования оказался почти в вакууме и был сдан ближайшим окружением, — эту ситуацию можно охарактеризовать строками из песни группы «Би-2»: «Полковнику никто не пишет, полковника никто не слышит».

Андрей Фурсов

* * *